Владимир Плахотин - Браслет

У меня внезапно возникло непреодолимое желание поближе познакомиться с содержимым книжного шкафа. А именно с той его частью, где стоял музыкальный комплекс.

Я осторожно отворил дверцы шкафа и глазам моим предстали совершенные формы импортной аппаратуры. Изучив надписи на лицевых панелях, я отыскал кнопку сети. Когда мой палец прикоснулся к ней, то колонки, упрятанные где-то по бокам шкафа, басовито гупнули.

Рядом с проигрывателем в ряд стояли пластинки. Ещё те, виниловые. Я наугад вытащил одну из них и прочитал: "П.И. Чайковский. Концерт для скрипки с оркестром". Название ничего мне не говорило. Само собой, я был в курсе, кто такой Чайковский, но никаких эмоций во мне это не возбуждало, кроме притянутого за уши со школьной скамьи дешёвого патриотизма. Я по собственному опыту знал, что музыку надо пропустить через себя, только тогда можно составить о ней определённое мнение - нравится или нет. А то, что там какой-то дядя сказал...

Ну что ж, займёмся музликбезом. Чай, оно не в первый раз - самого себя заставлять вникать.

Игла опустилась на пластинку и после некоторой паузы по комнате поплыли таинственные звуки оркестрового вступления. А когда зазвучала скрипка, у меня будто что-то защемило в груди. Я заинтересованно хмыкнул и сел в кресло.

Хитросплетения мелодии, которые вырисовывала безутешная скрипка, её замысловатые импровизации, ухитрявшиеся перебрать самые немыслимые варианты звучания простенькой на первый взгляд темы, неожиданно увлекли меня. Видимо, настрой был в тот момент соответственный, что так легко "пошла" у меня такая сложно построенная музыка. Тема расширялась, становилась глубже и как-будто ближе мне. Я с удивлением отметил, что она не вызывает в моей душе, "отравленной" жёсткими ритмами хард-рока, отторжения. Напротив, на ум пришли ассоциации с манерой игры дяди Блэкмора. Что-то глубоко родственное уловил я в желании выжать из темы все соки до последней капли, чтобы уж не оставалось ничего недоигранного, не преподнесённого слушателю с самых невероятных ракурсов.

Звук скрипки, её этакий интимный напор, если здесь применимо это неуклюжее слово, и отзывающийся на каждое её движение оркестр сплетали фантастический узор, который безо всякого усилия ложился в самую глубину моей души, чем вызывал там несказанное удовольствие и какой-то удивлённый переполох. Я не могу это объяснить, но наблюдал я за собой как будто со стороны и, сказать по правде, себя, любимого, не узнавал: музыка явно нравилась мне. Не то слово - я был от неё в восторженно-удивлённом оцепенении. Ведь до сих пор, заслышав звуки классической музыки, я поспешно переключал телевизор на другую программу, даже не давая себе труда вслушаться и попытаться понять и составить собственное мнение. И вдруг - такое мощное откровение!

У меня вдруг закралось подозрение: а не "работа" ли это браслета? Но я тут же отмёл его: ведь дед говорил, что браслет лечит тело, не затрагивая душу. Так что он тут ни при чём. Это уже я сам.

При этом соображении я даже грудь выпятил: и мы чегой-то могём! Растём, однако!

И тут же с досадой поморщился: мелко! Не о том думаешь!

Музыка звала к чему-то возвышенному, большому, хоть и не определённому. Но кто сказал, что музыку возможно описать словами? Я где-то слышал выражение, что это язык, с помощью которого Бог общается с человеком. Язык эмоций, перевода которому не требуется. И сейчас я оценил это в полной мере.

Окрылённый своим открытием, я не заметил, как в комнату тихо вошла Настя и присела на краешек дивана. Она, видимо, поняла, что творилось со мною и боялась спугнуть наваждение.

Сторона пластинки кончилась и я затуманенным взором оглянулся на неё:

- Ты знаешь... А у меня - событие...

- Знаю, - кивнула она и подсела ко мне на подлокотник. - Тебе понравилась эта музыка. - Она голосом выделила слово "эта".

- Как будто надлом какой произошёл в душе, - продолжал я задумчиво. - Будто корка какая-то треснула и туда хлынул поток чего-то большого, светлого... Нет, - встряхнул я головой, - не умею объяснить! Но чувствую сильно.

- Тут и объяснять нечего, - с улыбкой молвила Настя. - Я сама такая. И я за тебя очень рада. - Она наклонилась ко мне, намереваясь поцеловать, но тут за нашей спиной раздался знакомый шелест:

- Воркуют голубки! Музычку они слушают! А есть мы сегодня будем?

Настя сморщила свой хорошенький носик и сказала, не поворачивая к нему головы:

- Ты просто невыносим! - Она резко встала и пошла на кухню, бросив на ходу: - Обжора!