Влад Савин - Огонь и вода

Осень в тот год была необычно дождливая, в противовес лету. И очень ветреная — даже для всегда ветреного Зурбагана. На бульваре с шумом сгибало каштаны, отбрасывая на тротуар скачущую тень. Но Леон по-прежнему ждал Зеллу — каждый вечер; спустя много лет, он помнил в подробностях: где они встречались, о чем говорили, какая была погода, как она была одета. Он ждал — и она приходила, точно в назначенный час, подобно Прекрасной Даме из тех, уже полузабытых, стихов А.Б. — высокая и тонкая, в громадной по моде шляпе с темной густой вуалью, подобно карнавальной маске скрывающей ее лицо; шелестело длинное строгое платье из струящегося упругого шелка; шуршал складками на ветру синий плащ без рукавов, легкий и широкий, с большим капюшоном, обычно отброшенным на плечи. Леон также вдруг стал стыдится при ней своего прежнего пролетарского вида — и, экономя на всем, приобрел единственный приличный костюм, а также дорогое пальто, шляпу-котелок, лакированные штиблеты. И прятал лицо за поднятым воротником, как полицейский шпик — вовсе не желая встретить сейчас кого-нибудь из Организации, и быть посланным с поручением, или просто услышать упрек в трате времени не ради дела. В первые дни он смущался — зная, что у революционера от товарищей не должно быть секретов. Но успокаивал себя — что эта его тайна никому не во вред. Ждал, зная что она непременно придет — и страшно боялся, как во сне, что однажды этого не случится. Искал взглядом знакомый сиреневый зонтик, часто вывернутый ветром наизнанку, среди других зонтов над безликой толпой — и готов был бежать следом, увидев вдали развевающийся синий плащ. А она часто подходила незаметно, вдруг появившись рядом и сказав ему:

— Здравствуйте, сударь! Вот, я и пришла. Простите — если заставила ждать.

Тучи вставали над городом, и крыши гремели от порывов ветра, как перед грозой. Но Штрих был счастлив, потому что Зелла смотрела на него пленительными серыми глазами, превратив любое ненастье в солнечный день. Она была так близко, что ее плащ, раздуваемый парусом, хлестал Леона по лицу. Но Штрих не решался даже дотронуться до ее узкой руки в тонкой перчатке, от непонятной ему самому робости — наверное, потому что Зелла была иная, чем товарищи из Организации, с ней нельзя было так же, по-простому. Они вели изысканную беседу, на исключительно отвлеченные темы — о музыке, поэзии, театре, архитектуре, современных философских учениях и новейших научных открытиях, об экспедициях в южные моря и недавних археологических раскопках здесь, в Зурбагане, о путях развития народов и жизни в космических сферах — и еще очень о многом, что могли обсуждать образованные и духовно богатые люди. Ее ум и ученость были удивительны для женщины — она умела дополнить его пылкость здравым рассудком, не вступая в спор, повернуть вопрос другой стороной — так, что Штрих сам в конце нередко соглашался с ее доводами.

— … диалектический монизм является теорией интересной, но слишком абстрактной. Человек не всегда считал себя единой частью природы — последние этнографические исследования на Танариву показали…

— … вы правы, сударь, но все же мне кажется, что вы слишком категоричны. Вы не учитываете, что…

Они шли, увлеченные беседой — а вокруг кружился ветер, будто провожал. Грубо вмешивался в разговор, заглушал слова воем и свистом, бросал в лица пыль и сор, рвал шляпы, хлопал одеждами, плащ Зеллы развевался синим флагом. Мимо бежали встрепанные, взъерошенные люди, озабоченные наверное лишь тем, как скорее исчезнуть с этой ветреной улицы, спрятаться под крышей. А Штрих и Зелла шли не спеша, говоря о прекрасно-отвлеченном — и упрямо пытаясь не видеть непогоды, несмотря ни на что.

— У вас зонтик вывернуло — замечал вдруг Леон.

— И правда! — отвечала Зелла — ах, сударь, ну что сегодня за ветер!

Дождь начинался здесь внезапно, резко усиливаясь. Серое свинцовое небо набухало каплями, они падали сначала редко, затем чаще, и вдруг все обрушивалось бешеной пляской ливневых струй в порывах ветра. К ярким зонтикам женщин, раскрытым всегда, отчего улица сверху была похожа на цветник, добавлялись черные мужские зонты — и на тротуаре сразу становилось тесно. Но ветер, помогая дождю, рвал зонтики как паруса, не давая удержать над головой — гнул и вывертывал наизнанку, трепал подобно цветам на грозовом лугу, и в завершение, безжалостно вырывал из рук. Господа с дамами сразу утрачивали важный вид, растрепанные и промокшие, спешили скрыться с бульвара, пережидая разгулявшуюся стихию, где придется. Дождь заканчивался так же неожиданно, как начался, но только ветер успевал высушить лужи, как все повторялось — брызги от колес и ног, ручьи воды по мостовой, вывернутые зонтики и улетевшие шляпы, поднятые юбки и растерзанные прически дам. И люди снова делились на тех, кто прячется, пережидая — и кто продолжает путь, несмотря ни на что.