Влад Савин: Огонь и вода

— После победы будем о том петь! — сказал Первый, когда Штрих однажды сказал о своих мечтах — про любовь свободных, сильных, торжествующих! А пока — рано еще: о деле надо думать!

Так шли дни за днями, неделя за неделей. Они встречались, и он провожал ее до дома, по пути они вели изысканную беседу — укрывшись от ненастья одним зонтом. Обычно они расставались у ее дверей, пару раз лишь она позволяла ему подняться к себе, помочь расставить купленные книги. Затем Леон уходил — радостный, что завтра они встретятся снова. Днем он отдавал себя будущей революции. Вечером — спешил увидеть Зеллу. А ночью — вдохновленный, садился за стол, и брал перо. Под утро засыпал, иногда прямо у стола. Спал до полудня. Дальше — все начиналось снова, как по кругу.

Ему казалось — она готова ответить на его незаданный вопрос. Но он боялся его произнести — вдруг ответ будет не тот: чем больше он ее любил — тем сильнее боялся потерять. Встретившись, они снова говорили об отвлеченном и прекрасном, избегая одной темы; и лишь руки их иногда соприкасались, совершенно случайно. Круг замыкался — и Леон не знал, как его разорвать; так повторялось день за днем.

Тот день, последний день октября, был по-особому ветреный. Говорили, что надвигается шторм, и порт закроют. Дождя пока не было, но пыль слепила глаза, гнулись деревья, хлестали ветками как метлы, хлопали двери, гудели водостоки; если в центре так, то как же дует на окраине, или у моря? По мостовой несло с пылью сорванные шляпы и фуражки, женщины не могли справиться с юбками, у дам на бульваре вырывало зонтики, трепало прически вокруг лиц, и превращало изысканные наряды в безумные паруса — под визг пострадавших и беззлобный смех зрителей; был редкий случай, когда модницы в шляпках могли завидовать скромно одетым мещанкам в платках; на бульваре приличная публика имела наиболее жалкий и растерзанный вид — ветер, будто завладевший всей землей, оглушал шумом, подобным реву толпы, учиняя во всем городе ужасный беспорядок, или даже целую революцию. Но Леону не было до этого никакого дела — потому что он спешил на встречу с Зеллой. И ветер беспокоил его лишь постольку, поскольку задерживал — также заставив по пути дважды бежать за своей шляпой, по каким-то клумбам.

Войдя наконец в заведение под кренделем, Леон взглянул на часы — с облегчением убедившись, что не опоздал. За соседним столиком четверо пролетариев успели уже набраться до состояния кроликов, будто искали истину в вине; отвернувшись от них, Леон стал смотреть в окно — на бульвар, как на экран кинематографа, с картинками ненастной погоды. Было сумеречно, хотя час еще не поздний — наверное, из-за собравшихся туч. Ветер очевидно усилился, и пыль полетела облаком, как на знаменитой картине "На соборной площади", которую Штрих видел в здесь художественном музее — за несущейся мутной пеленой едва заметны были дома, деревья, согнутые фигуры людей, будто плывущих среди ветра, как среди сбивающих с ног волн. Две девушки, одетые весьма прилично, но одинаково, как сестры, вошли — вернее, были буквально вдунуты внутрь, совершенно растрепанные ветром, с вздыбленными волосами, шляпками в руках и юбками на плечах; без смущения приведя себя в порядок, они осматривались, куда сесть — и взгляд одной из них остановился на Леоне, явно склоняя к знакомству. Штрих отвернулся. Девушка была миловидной, как и ее подруга — и в другое время Леон не отказался бы; но то прежнее время, когда он еще не знал Зеллу, ушло безвозвратно.

Назначенный час настал, а Зеллы все не было — и Леон забеспокоился. Ожидание становилось невыносимым; он досчитал про себя до ста, затем до двухсот — и еще раз, медленнее.

— Здравствуйте, сударь! — вдруг услышал Штрих — и простите меня.

Она стояла рядом — и также смотрела в окно. Леон едва различал ее изящный профиль, под опущенной вуалью громадной шляпы с искусственными шелковыми розами. На ней было темно-серое платье, цвета сумерек, шелестящее при каждом движении, под обычным синим плащом. Узкая рука в длинной до локтя темной перчатке сжимала сложенный сиреневый зонт. Ее наряд больше подходил для театра, официального визита, или иного торжества, важного события, чем для прогулки в ненастную погоду — но это совсем ее не смущало. Она стояла перед ним — Прекрасной Дамой, будто сошедшей с иллюстрации к тем самым стихам, подписанным А.Б. И она пришла к нему, через бурю и дождь — как героиня другой поэмы. Хотя дождя пока еще не было — в чем убедился Штрих, глянув в окно. Но несомненно, должен был пойти, и очень скоро.