Сергей Алексеев - Птичий путь

– Леха, погоди! – Иван Сергеевич заозирался. – Что ты кричишь? Развякался, раскипятился… Истеричный стал, как барышня…

– Меня Стратиг лишил Пути, запер на Мауре! В смирительную рубаху нарядил! Чтоб я не мешал, не путался под ногами вашей большой политики? Только вы напрасно надеетесь от меня избавиться!

– Мой тебе совет, Алексей… Ищи свою Валькирию, пой песни. Ты человек молодой…

– Скажи еще – устраивай личную жизнь, семью заводи, детишек рожай!.. Всё, никому, кроме отца, больше не верю! А пока его нет, буду действовать так, как он бы действовал.

Они оказались под новым, ярким фонарем, и, похоже, его свет смущал и настораживал Афанасьева.

– Ты что там придумал, Мамонтенок? – Он отошел в тень. – Никаких действий. Сиди пока здесь, среди забытых вещей, в качестве экспоната. Дара прикроет. Ты свой урок исполнил. Изобретательно и со вкусом. С золотыми полтинниками здорово придумал. Переборщил, когда гребни стал девицам раздаривать…

Сколот резко обернулся:

– Какой урок? Ты о чем? Я беспутный!

– Ну ты же знаешь, – замялся Иван Сергеевич. – Даже незаряженное ружье стреляет. Роковая предопределенность…

– Говори прямо!

– Стратиг посчитает нужным – скажет, – увернулся Афанасьев, косясь на фонарь, – когда прибудет… А я замещаю его по другой части, по артистической. Уполномочен вести переговоры с высшими государственными лицами.

– Я ему не верю. И тебе. И всем не верю! Вы все лжете, изворачиваетесь, прикрываетесь политикой. Сами уже как изгои…

Афанасьев вдруг покрутился, отломил кусок асфальта и метнул в фонарь. Камень попал точно в стекло, но пластмассовая линза выдержала удар. Тогда он взял Сколота за рукав и отвел в сторону.

– Ладно… Скажу, чтоб ты не наделал новых глупостей. Все, что происходит, – так надо. И не греши на Стратига. Он проводит тончайшую операцию, на живом сердце, можно сказать. Понимаешь?

– Не понимаю!

– Тихо!.. Но скажу только то, что знаю. Ты исполнял урок. Да, не совсем обычный, трудный, но это урок. Стратиг точно предугадал твое поведение, реакцию на передачу солариса в Китай. Надо было пробудить внутренние токи, подвигнуть Восток к новому экономическому толчку. И одновременно возбудить Запад, отвлечь его от бесконечных войн за нефтяные поля, сделать агрессию бессмысленной. Вывести из-под гибельных ударов арабский мир. Поэтому в Москве появился неведомый одинокий гений с реальными образцами топлива и алхимической лабораторией.

– А сказать об этом было нельзя? – язвительно спросил Сколот. – Чтоб я исполнял урок осознанно? Надо было лишать Пути…

– Нельзя, – отрезал Афанасьев. – Только лишенец способен на естественное поведение. Ты не артист, и никогда бы не смог сыграть в предполагаемых обстоятельствах. А тебе удалось даже больше, чем Стратиг задумывал. Он полагал, ты станешь искать свою Валькирию и петь в переходе. Твои песни и так заметно возбуждали изгоев. Но запущенные в оборот золотые и серебряные монеты ускорили процесс вчетверо. Все пришло в движение! Даже возник технопарк в Осколкове. А самое главное, чего никто не ожидал, – ты всполошил изгоев, впрыснул адреналин своими опытами. Удачно вброшенная легенда о гении пробудила интерес к алхимии, заставила поверить в чудо. Конечно, от этого несет ветхой стариной, начнут искать рецепты золота, да и пускай. Как раз по их средневековым нравам… Но изгои будут искать! А когда они ищут, рождается дух романтизма, без которого России не выжить. Но ты слишком увлекся поисками Валькирии и перестарался с венцами из драгметаллов. По сути, раскрылся, стал реальным героем, показал к себе путь. У кощеев появился шанс выйти на тебя. И ты чуть не провалился…

– Соларис в Китае? – перебил Сколот. – Мне очень важно знать.

– Вот это не известно, – признался Афанасьев. – Полагаю, да, если Стратиг там… А вот похищали топливо из твоей квартиры под его контролем. Только непонятно, отчего случился пожар в Осколкове…

– Если я исполнил урок, с меня можно снять смирительную рубаху и повязку…

– Пока нет. Я же раскрыл тебе то, что не имел права раскрывать! По старой дружбе. Не подводи меня.

– Может, по старой дружбе скажешь, где отец?

Он помялся, что-то взвесил. Сколот взял его за бороду:

– Говори!

Афанасьев осторожно высвободился и расправил растительность на подбородке.

– Слово даешь сидеть здесь и не дергаться?

– Он жив?

– Жив… Но в плену, понимаешь? Был тайным узником тюрьмы в Гуантанамо. И хоть Куба – наша любовь, да не достать его было никак…