Я стал Лилианой, которой нравилось называть себя Вокс, Мне было семнадцать: меня раздирали силы и порывы, могущественные, как ураган.
Я стал ею изнутри, но одновременно видел ее снаружи.
Волосы у меня были длинные, густые, темные, ниспадавшие на плечи водопадом кудрей. Бедра широкие, груди налитые и упругие: я чувствовал их тяжесть, чувствовал боль в них — как если бы они были наполнены молоком, хотя его там не было. Лицо напряженное, настороженное, мрачим; в нем светился раздраженный, неспокойный ум. Совсем неоттаткиваюш ее лицо. Вокс была привлекательной девушкой.
Из-за того, что она сначала не хотела показать себя, я ожидал, что она безобразна или имеет какое-то уродство и, вынужденная таскать грубую обременительную оболочку плоти, воспринимает ее как постоянный упрек самой себе. По ее словам, жизнь на Канзасе-4 была унылой, печальной и жалкой, лишенной всякой надежды. Поэтому она отказалась от своего тела, превратилась в чистое электричество, чтобы получить новое тело — любое тело, — когда достигнет Кул-ле-Сака. «Я ненавидела свое тело, — говорила она мне, — Не могла дождаться, когда избавлюсь от него». И она так не хотела показаться мне хотя бы мельком, что предпочла на долгие часы впасть в молчание столь полное, столь беспросветное, что я подумал — она покинула меня.
Все это по-прежнему оставалось для меня загадкой. Лилиана, которую я видел, которой я стал, была стройной и сильной девушкой. Не красавица, нет. Слишком сильная и крепкая, но далеко не урод: взгляд теплый и умный, губы полные, нос прекрасной формы. Безусловно, у нее здоровое тело, полное жизни.
Конечно, никаких уродств; с какой стати я вообще решил, что они есть? Ретрогенетическая хирургия исправляет любой дефект. Нет, с телом, от которого Вокс отказалась и к которому питала отвращение — даже стыдилась его, — все было в полном порядке. Потом до меня дошло, что я вижу ее со стороны. Причем не напрямую; я нижу ее, фильтруя и интерпретируя информацию, которую она мне передает, прогоняя ее через сознание стороннего наблюдателя — себя самого. Который на самом деле не понимает ничего относительно того, что это значит — быть кем-то, кроме себя самого.
Каким-то образом — это была автоматическая регулировка на уровне подсознания — я сместил фокус восприятия. Все старые связи рухнули, и я потерял любое ощущение нашей раздельности.
Я стал ею. Полностью, безоговорочно, неразрывно. И тогда я понял.
Фигуры скользили вокруг нее, похожие на тени, непостижимые, раздражающие. Братья, сестры, родители, друзья: все они были чужими для нее. Все на Канзасе-4 чужие для нее. И по-другому никогда не будет.
Она ненавидела свое тело не из-за его болезни или уродства, а потому, что это ее тюрьма. Она была заключена в него, как в тесную каменную камеру. Клетка из плоти держала ее в подчинении, привязывала к прекрасному миру пол названием Канзас-4, где она знала лишь боль, одиночество и отчужденность. Тело — вполне приемлемое, здоровое тело — стало для нее эмблемой и символом порабощения души; вот за что она ненавидела его. Мятежная, неугомонная по духу, она не сумела найти приемлемый способ жить в условиях удушающей предсказуемости Канзаса-4, где была обречена оставаться духовным изгоем. Для нее существовал единственный способ покинуть Канзас-4: отказаться от тела, привязывавшего ее к планете. И она восстала против него со всей яростью и отвращением, презирала его, ненавидела и в конце концов отказалась от него. Понять все это, глядя на нес только снаружи, было совершенно невозможно. Ноя понял.
Я понял даже больше в один краткий миг нашего полного единения. Я понял, что она имела в виду, когда говорила, что я — ее двойник, ее копия, ее второе «я». Конечно, мы были очень разными. Я — здравомыслящий, уравновешенный, работящий, покладистый мужчина; она — безрассудная, непостоянная, импульсивная, горячая девушка. Однако подо всем этим мы оба были неудачниками, чужаками в своих мирах, не умеющими приспосабливаться к той жизни, для которой предназначены. Способы справиться с этими бедами мы тоже выбрали разные. Тем не менее, мы были похожи по сути — две половинки одного и того же существа.
«Теперь мы всегда будем вместе», — сказал я себе.
И в то же мгновение наш контакт разрушился. Она разорвала его: наверняка испугалась, что наша новая близость станет слишком глубокой, — и я снова почувствовал себя отделенным от нее границами собственной индивидуальности, собственного «я». Я чувствовал, что она здесь, внутри меня; теплое, хотя и обособленное присутствие. По-прежнему внутри меня, да, но снова отдельно.
Читать дальше