Александр Ильин - Как это трудно

— Ждешь звонка?

Он вздрогнул, но быстро сориентировался:

— Тимофеев из облздрава обещал сегодня позвонить, сказать, что они там решили.

Анюта знала о его крупных нериятностях по работе и старалась лишний раз не затрагивать эту тему.

— Хорошо, я буду в большой. Скоро хоккей: ЦСКА с «Монреаль Канадиенс». Посмотрим?

Потом примчалась Маринка и без особых церемоний потащила его в свою комнату проверять домашнее задание по арифметике.

Покончив с уроками, он оставил дочку наедине с ее куклами.

Хоккей они смотрели в полглаза. Иван Федорович никак не мог сосредоточиться из‑за той страшной мысли, что катастрофа в Костове может положить конец всему. Анна — потому, что то и дело поглядывала на необычно напряженное лицо мужа. Казалось, он был так далеко от нее, что она с трудом удерживалась от вопроса: «Эй, где ты?»

К середине второго тайма он не выдержал. Бестолковое многоцветное мельтешение под нескончаемый рев болельщиков уже откровенно раздражало его. Трофимов перебрался в кабинет, раскрыл первую попавшуюся монографию. Даже не взглянув на текст, Иван Федорович повернулся к портрету Джека Лондона и долго и неотрывно смотрел на него, как поступал обычно в минуты крайней усталости.

Когда в начале двенадцатого Анюта вошла в кабинет мужа, накурено там было страшно.

— Ваня, ну нельзя же, в самом деле, столько курить! — Она распахнула форточку и, подойдя к нему, нагнулась и обняла. — Что с тобой, милый?

— Ничего, все нормально. Ты иди, ложись. А я еще чуть — чуть поработаю.

— Ну, хорошо, — неуверенно согласилась она, — только не кури больше сегодня, ладно? И не переживай ты так. Снимут так снимут…

По его виду она поняла, что ей действительно сейчас лучше уйти. Пытаясь хоть как‑то отвлечь мужа, уже в дверях она повернулась и сказала:

— Вань, а ЦСКА‑то проиграл, четыре — три. Слышишь?

— Хоть кому‑то они проигрывают, — неопределенно ответил он.

Оставшись один, Трофимов поймал себя на детской мысли: «Дескать, не сдрейфил бы ты сегодня вечером, съездил бы на комбинат — ничего бы и не случилось, и не нашли бы там ничего, а раз этого не сделал, обязательно что‑нибудь произойдет. Может уже происходит…»

Так или иначе, Иван Федорович твердо решил, что в семь, нет, лучше в шесть часов утра он поедет в Костову, а уж потом… Потом видно будет.

К часу ночи пытка ожиданием стала невыносимой.

«Ну что ты на самом деле, — спрашивал он себя, — полторы недели все обходилось, и за эти несколько часов ничего не будет. Никакого смысла ехать туда ночью. И к семи утра‑то рано: пока начальство не соберется, толку ни от кого не добьешься.»

Трофимов страдал от бездействия. Еще через полчаса он твердо решил в любом случае ехать к семи. Потом догадался заказать такси. На шесть часов, чтобы с гарантией. От этого как‑то полегчало.

Иван Федорович не стал ложиться, чтобы не проспать. Сделал себе крепкий чай, закурил.

«Да, друг мой демон, хотел ты этого или нет, а поставил меня на свое место, «один за всех…» Если пронесет, не приведи, Господи, еще когда‑нибудь оказаться в твоей шкуре, Примакин…»

Было начало третьего, когда, стоя у окна, Трофимов увидел, как где‑то у горизонта чернота ночи лопнула частыми багровыми вспышками. Прошло чуть меньше минуты, и через открытую форточку донеслось глухое далекое уханье.

Иван Федорович сел, закрыл лицо руками. Просидев так несколько минут, он встал, взял ручку, листок бумаги. Быстро написал записку, отнес ее в спальню и положил на тумбочку у кровати жены. Завел будильник с таким расчетом, чтобы тот зазвенел через десять минут после его ухода.

Радио он включил на полную мощность. Потом зашел в детскую, посмотрел на спящую дочку. Поцеловал ее в лоб и вышел.

В ванной отрезал метра полтора бельевой веревки, проверил на прочность. Намотал веревку на левую руку и вернулся на кухню. Там короткими, жадными затяжками выкурил сигарету, наблюдая в окно, как зарево над Костовой пульсирует яркими вспышками взрывов.

— А ведь я мог, мог ведь я… — едва слышно проговорил Трофимов.

Иван Федорович вышел в коридор, аккуратно, чтобы не разбудить домашних, закрыл за собой дверь и направился к лестнице, ведущей на чердак…

Когда от чердачной двери его отделял лишь укороченный лестничный марш, Трофимов остановился, заглянул в окно. По матовому от многолетней грязи и морозных разводов стеклу ходили слабые блики далеких огненных всполохов. Стекло мелко дребез жало под порывистым дыханием ветра, за которым угадывался неровный, воющий гул.