Джеймс Данливи: Рыжий

Он постоял у влажной, лоснящейся дороги. Подкатило такси. Он махнул рукой, остановил его. На площадь Красного Льва. Быстро.

Дэнджерфилд вышел из такси у дома, построенного в эпоху короля Георга. Не видно ни проблеска света, ни греха. И вообще ничего не видно. На каменных ступеньках. Стучит молоточком. Неплохая штучка из латуни.

Большая зеленая дверь распахивается настежь. Какой шум! Примите шляпу и тросточку. Широкая винтовая лестница. Громко называют мое имя: Себастьян Балф Дэнджерфилд.

Навстречу ему устремляется МакДун. Доносится хохот Перси Клоклана. Нарядные люстры. На стенах картины старых мастеров. Столы ломятся от яств.

— Сюда, сюда, Дэнджерфилд. Она ждет тебя в библиотеке. Ты неплохо выглядишь. Она ожидает увидеть тебя в лохмотьях, а не в элегантном костюме. И я пришлю вам бутылку охлажденного шампанского, чтобы охладить ваши горячие сердца. Если ситуация не сложится благоприятно, я подам тебе американку, она тоскует и не может дождаться, чтобы сообщить тебе, какой ты замечательный.

— Благодарю тебя, Мак, от всего сердца и других частей тела. Банки меня вдохновили.

Ноги утопают в коврах. А зал просторный и мрачный. На спинке кресла разметались Марины черные волосы. Листает журнал.

— Как ты поживаешь, Мэри?

— А я уже думала, что твой приятель обманывает меня и ты не придешь.

— Ну вот, моя бренная плоть перед тобой. Говорят, что ты стала моделью?

— Ну и что?

— Мне это не нравится.

— Тебя это не касается. Думаю, ты уже забыл, что ты наговорил мне в ту ночь. Ты обозвал меня шлюхой. И послал меня ко всем чертям.

— Послушай, Мэри, я не совсем здоров. И у меня нет сил поддерживать разговор, который может опять привести к ссоре. Сегодня вечером ты замечательно выглядишь.

— О, какие нежности.

— Это правда.

— И все остальное, что ты наговорил мне, тоже правда? И я должна все забыть?

— Хотя бы на время. Ведь сегодня — сочельник.

— Похоже, что ты стал святым.

— Может быть, и не стал, но я не забываю про сочельник.

— Почему ты не пытался меня разыскать?

— Мне нужно было спокойно все обдумать, а для этого нужно время. Теперь я уже пришел в себя. Правда, я лучше выгляжу?

— Хоть на тебе и дорогая одежда, но под глазами мешки. И все шушукаются о том, что ты наговорил американке в такси. Я склонна думать, что ты вел себя грубо. Так же, как когда-то со мной.

— Замолчи. Я не потерплю, чтобы ты со мной так разговаривала. Ради младенца Христа, прекрати.

— И не подумаю.

— Еще одно слово и я ударю тебя по твоей наглой харе. А заодно уничтожу и этот чертов контракт.

— Это ты должен заткнуться и получить парочку оплеух. Я не хочу сниматься в кино, но я думала, что если заработаю немного денег, то смогу нам помочь. Я готова была на все, чтобы помочь, а ты вот как со мной разговариваешь. Выродок и педераст! Я ведь тоже умею ругаться.

В воздухе просвистела рука Дэнджерфилда. И мякоть его ладони наткнулась на ее щеку. Мэри, ошеломленная, замолчала. Он ударил ее еще раз.

— Я сейчас выбью из тебя всю дурь. Слышишь, что я говорю?

Она подняла руки, чтобы защититься от ударов. И вместе с креслом опрокинулась назад. Себастьян, споткнувшись о стол, упал на нее.

— Ты мне ничего не сможешь сделать. Можешь меня бить, мне все равно, что ты вытворяешь. Но ты выродок и всегда будешь выродком. Всегда. Всегда.

Наступила тишина. Оба переводили дух. Раздался осторожный стук в дверь. А затем дверь чуть-чуть приоткрылась.

— Прошу меня извинить, сэр, могу ли я оставить шампанское здесь?

— Да, пожалуйста.

Дверь бесшумно закрывается. Себастьян крепко держит ее за запястья, чтобы она не пустила в ход ногти. Мэри гневно смотрит ему в глаза. У нее такие белые запястья и пальцы. И она стала такой стройной и мягкой, хотя раньше была слишком толстой и мускулистой. Да уж, наверняка стройная и мягкая, как пух.

— Встань.

— Нет.

— Я сказал — встань.

— Нет.

— Встань, или, клянусь Богом, я пробью пол твоей мордой. Если уж я говорю встань, то вставай.

— Грязный подонок. Педераст. И я буду делать то, что захочу.

Мэри лежит на спине, вытянув свои стройные конечности. И ножки, и коленки — белые. Ее заколки внушают страсть. Я не могу больше ее бить, потому что на самом деле я хочу только, одного — чтобы ее голенькие, белые ножки ножницами сжали мое горло, выдавливая из меня судорожное дыхание. Мои ноги утопают в ковре. Повсюду, для декорации, книги.

— Вставай, или я тебя пну ногой.

— Я люблю тебя… А ты, посмотри, как ты себя со мной ведешь.