Его отягченная рюкзаком спина мерно удалялась от ошеломленного внезапной слабостью мальчика, пока тот снова не обрел дыхания. Силы к нему вернулись так же внезапно, как ушли, он в два счета нагнал старика и, как прежде, пристроился ему в затылок. Внезапное предательство тела изумило подростка, зато воскрешение было чудесным, и он, ликуя, заново чувствовал упругую гибкость мускулов, послушную работу сердца, жаркий ритм крови, уверенную готовность все превозмочь.
Старик ничего этого пережить не мог, он просто шел, как заведенный, и этот завод кончился, едва они нашли место для ночлега. Тогда он повалился, как скинутый с плеч рюкзак, и пока мальчик, коротко передохнув, возился с сушняком для костра, продолжал лежать, ощущая близкий ко сну покой тела, чувства и мысли.
"И все-таки я дошел, - сказал он себе. - Толстой был прав: чтобы осилить уже непосильное, в спутники надо взять доверившегося твоим заботам ребенка".
- Дед, ты, никак, заснул? - Держа перед собой разлапистую охапку валежника, мальчик с шумом выломился из чащи кустарника.
Веки старика чуть дрогнули, он покачал головой.
- Просто есть время быть птицей и есть время быть черепахой.
- Как это?
- А так. Это тебе только жизнь объяснит, и только своя... Однако ты прав: пора и за дело!
Он вскочил, как ему показалось, легко.
Они расстелили спальники под лапчатым покровом сосны, чьи длинные узловатые корни всюду оплетали гранит, точно набухшие каменные жилы.
Ветра не было. С ним уснули все звуки, только неподалеку гремел холодный и чистый ручей. Горы занимали полнеба, от взгляда на них кружилась голова, а все внизу казалось мелким, как в перевернутом бинокле. Солнце клонилось к дальнему перевалу, ледники уже розовели в косых лучах, а ниже, в иззубринах гор, в их складках, копилась вечерняя мгла. Западая сизыми тенями, подергиваясь прожилками морщин, серея к подножию, громада хребта словно дряхлела на глазах. Ледники же, по мере того как мрачнел и остужался камень, наоборот, наливались румянцем, будто одному вечер нес старость, а другому юность, хотя на деле это, конечно, было лишь фантазией человеческого ума.
Старик следил за всем молча, пока тишину не нарушил возглас:
- Гляди, дед! Там знаки! Во-он"... Те самые!
- Вижу, дружок, вижу...
Высоко в обрыве скалы медленно проступили корявые подобия букв, очертания которых воображение в конце концов соединило в ничего не значащее ни на одном языке слово "АТТЕК". Это нелепое, будто дрожащей иглой процарапанное на каменной плоскости слово внезапным своим проявлением и присутствием там, где знакам человеческого письма не положено быть, казалось многозначительным намеком неведомого.
- Обычный трещинный раскол, - задумчиво проговорил старик. - И все же... Природа точно свидетельствует свое умение писать не то по-русски, не то по-латыни. Аттек! Лучшей вывески для тайны и не придумаешь.
- Аттек, аттек, аттек... - Мальчик покатал слово на языке. - Кетта!
- Какая "кетта"?
- Слово наоборот.
- Зачем?
- Интересно. Знаешь, как прочесть наоборот слово "лазер"? Получится: "резал"! Здорово придумали, правда?!
- Придумали? - Старик рассмеялся. - Так лазер же нерусское слово!
- Да ну? Серьезно?
- Это просто комбинация первых букв в английских словах "Light Amplification by Stimulated Emission of Radiation", то есть "усиление света в результате вынужденного излучения". Но надо же! - Он покачал головой. - Теория вероятности куда фантастичней нашей фантазии, если скальные трещины сами собой собираются в письмена, а перевертыш английского сокращения на русском вдруг обретает неожиданный смысл!
- Вот, а ты спрашивал, зачем... Мало ли что...
- Тебя эти чудеса как будто не удивляют.
- Но они же научные! Смотри, "аттек" гаснет!
Слово погасло с последним лучом солнца, и все стало быстро меркнуть. Снизу, стирая оттенки и очертания, потопом ночи стремительно поднимался мрак, и горы, теряя огромность, оседали в его сумеречные глубины. Но ледники еще ало светились, киноварью зубцов врезаясь в прозрачно темнеющее небо.
- Последние зубцы... - прошептал старик.
Мальчик удивленно покосился на его смутно сереющее в потемках лицо.
- Ничего, дружок, просто вспомнилось. - Легкая рука деда легла на мальчишеское плечо. - Так хотел назвать свою итоговую книгу писатель и мыслитель прошлого Иван Ефремов. "Последние зубцы". Последние зубцы гор, которые он видел, и последние зубцы кардиограммы. Какой точный смысл...
- Так это же когда было! Когда сердце на всю жизнь было и первым, и последним. Что ты, дед, право... Слушай, а почему скрытая за этим хребтом тайна считается последней? Это ж неверно! Разве их мало осталось?
Читать дальше