Ольга Макарова - Б.В.Г

…Родители и дети любят друг друга, размышлял Дар, и братья и сестры… но разве это чудо?.. А вот когда чужому человеку становится не все равно, когда ты для него дороже тех, с кем его связывает родство крови — ведь, с точки зрения логики, это нонсенс… тогда это чудо. Потому только люди способны на такую любовь… нет, не так… только те, кто умеет любить, — люди… Каково это — любить и быть любимым? Каково это — быть настоящим человеком?..

На душе стало светло, точно солнце взошло за горами и позолотило острые снежные пики. Дар улыбнулся сам себе. Ему думалось сейчас о чем-то сказочном, вроде того, что сочиняли довоенные фантасты, населяя миры магическими существами. И каким-то внутренним зрением он видел мерцающий в туманной дымке Эмеральд, где кто-то размышлял о том же, о чем и сам Дар…

Есть закон, противоположный закону гравитации: когда ты счастлив, или влюблен, или мечтаешь, ты перестаешь ощущать свой вес и будто паришь над землей. Тогда, шагая по земле, ты чувствуешь, что касаешься ее лишь кончиками пальцев… и тебе кажется, что еще чуть-чуть — и ты взлетишь и будешь лететь так, как может только настоящий человек: просто раскинув руки и устремив взор к горизонту, без всяких крыльев и механизмов…

Дар сейчас чувствовал себя так. И это чувство делало нескладного подростка необыкновенно красивым, совершенно ничего не меняя в его внешности… Нефью неспроста задавал ему вопрос о том, что в мире красиво, а что уродливо… радиксы вообще ничего не говорят просто так…

Лён младший весь день просидел у двери каюты Дара, и, хотя небеса давно уже зачернил вечер, продолжал упрямо ждать. Стоило двери скрипнуть, он подскочил, как отпущенная пружина.

— Клот сказал, что ты знаешь, что сделать, чтобы Аполлон поплыл! — сходу выпалил будущий Капитан.

Дар пожал плечами и шкодливо улыбнулся. Что и говорить, он сейчас чувствовал себя не только невесомым, но и всемогущим…

— Пойдем, покажешь мне, как все управляется, — сказал он Лёну.

Сердце Корабля давно стало своеобразным храмом, куда Приморцы иной раз заглядывали, чтобы взглянуть на молчащие приборы и восхититься тем, что ушло… Капитаны же из поколения в поколение изучали их. Искусство управлять кораблем передавалось от отца к сыну. Правда, Аполлон уже давно не отзывался на попытки завести двигатель.

Лён закрыл дверь и поставил на специальную подставку масляный светильник.

— Показывай, — сказал Дар. И потом долго наблюдал за тем, как терпеливо и не торопясь, Лён разъяснял ему все, чему научился от отца.

Мальчишка не нажимал кнопок не трогал рычагов, лишь бережно касаясь их. И каков же был его ужас, когда Дар, с присущей ему сегодня беспечностью сказал: «Я все понял. Надо сдвинуть вот это… нажать вот это… — передвигая рычаги и преспокойно тыкая священные кнопки… А потом добавил: — И полный вперед!»

Черный Аполлон вздрогнул и зарычал, как разбуженный зверь. И скоро, вздымая полосу пены и разрывая последние беспомощные веревочные лестницы, связывающие его с берегом, точно паутина, отчалил…

— Правь! — сказал Дар, похлопав Лёна по плечу… — А то я не запомнил дальше…

…Дрожащие мальчишеские руки легли на штурвал… Наследник стал Капитаном…

Я шел по набережной в черной кожанке, которую трепал холодный сырой ветер. На мне были и мои любимые старые джинсы, и растоптанные кроссовки — реликвия тринадцатилетней давности. Я не просто влез вчера в эти вещи — они на мне болтались. Казалось, я снова был на тринадцать лет моложе. Снова вернул тот возраст, когда у меня не было еще ни Рон, ни Дара… ни Шуры. И это было хорошо.

Меня вела интуиция, и я ей доверял. Так даже проще: не надо ни о чем беспокоиться, мое дело сумку с пожитками тащить на плече…

Приехал я на старом пазике с надписью «Southern trail» (по-нашему — южный след). Я зашел туда спокойно, как к себе домой. С меня никто не стал требовать платы, и никто не удивился, почему так… Я начал превращаться в мастера лжи и пластилина правды: я лепил правду такую, какую хотел. Хотел я вначале верить, что кредитка — это проездной — и ездил зайцем. Хотел верить, что и сейчас никто не потребует платы — и ехал.

Я ощущал, как ко мне возвращаются силы; как та энергия, из которой не получилось пока ни ненависти, ни любви, струится по моим венам… Хотя, пожалуй, ненависть начинала брать верх. Мне хотелось, искренне хотелось вылить ее на тот, распрощавшийся со мной мир… Я не думал, зачем…