- Сынок, родной мой! - Мать порывисто нагнулась над ним, испуганная и как ни дико это звучит - одновременно, казалось, обрадованная тем, что он позвал наконец ее, а не каких-то там Лапу, тетю Тину, дядю Гиги. - Сынок, что тебе? Где у тебя болит?
- Такая красивая... глициния. И задушила его. А ты тоже, Лап... Не смей!
Врач молча отстранил от Ильки плачущую женщину и поднял телефонную трубку.
В это время Гиги прощался с Натали-Нателой: "скоро" превратилось в "завтра".
Они стояли у каменного барьера и молча смотрели туда, где каждый вечер алый круг солнца уходил в море. Сначала он слегка касался его на горизонте и незаметно для глаз чуть сплющивался; потом деформировался сильнее, приобретая почему-то форму усеченной пирамиды, погружался глубже, глубже... И никакая убежденность, что это лишь обман зрения, что не солнце медленно тонет в ласковом море, а Земля, та ее точка, откуда вы смотрите на закат, неумолимо уносит вас, в своем суточном цикле обращения, от Солнца, - ничто не могло освободить от иллюзии.
Сегодня солнце садилось не в море - в мрачноватую пелену туч, закрывших горизонт. "Снова быть шторму..." - вспомнил Гиги слова пожилой женщины, которая приводила по вечерам в порядок пляж, с привычно-беззлобным ворчанием собирая клочки бумаги, скомканные коробки из-под сигарет и легко, по два в каждой руке, оттаскивая подальше от воды забытые отдыхающими лежаки.
- Наш последний закат! - вырвалось у него. Помолчав, Натали-Натела буднично сказала:
- Послушайте, Георгий... Если вас дома ждут жена и дети... Но я почему-то уверена, что это не так.
Он посмотрел на девушку с восхищением: только так она и могла сказать без тени жеманства и всего остального, что туманно называют женской стыдливостью. Он смотрел с восхищением, любовью, тоской, гордостью, болью... Он был сейчас Георгием Квеселава и, хотя помнил обо всем, порывисто сжал сухую, теплую руку Натали-Нателы:
- Вот что: я расскажу тебе - и будь что будет! Исчезла вдруг черная пелена на горизонте; вырвалось на свободу солнце, уже почти погрузившееся в непроглядность ночи; полыхнуло слепящим пурпурным лучом... Он стремительно вонзился в небо, навстречу ему упал другой луч - не то голубой, не то изумрудный, - они слились и шаровой молнией взорвались в мгновенной вспышке.
- Зеленый луч! - ликующе закричала девушка. - Я увидела зеленый луч! Говорят, это бывает очень редко и приносит счастье.
Ее глаза сияли; она была мучительно красива.
Но камнем упала на море, на деревья, на милое лицо ночь. Ударил из-за поворота свет автомобильных фар. Короткий вскрик сирены - машина шла на недозволенной скорости... Ярко-рубиновый крест...
Все стало на свои места.
- "Скорая"? - встревоженно спросила-констатировала Натела. - За кем же?
- Да, за кем? - машинально повторил Гиги Квес.
"Что это было в море и в небе?! - билось в мозгу. - Я уже решил: это они, это предостережение, но почему... как увидела она?.."
Упругий горячий комок прижался к их ногам. Гиги недоуменно взглянул вниз и встретил немигающий взгляд Лапы. Собака в упор посмотрела ему в глаза. Коротко взвыла и разом смолкла.
- Мальчику плохо! Ильке... - раздался рядом голос Тамары Георгиевны. Это за ним.
Гиги не успел добежать до медпункта: едва не сбив его, в нескольких сантиметрах промчалась "скорая".
- В больницу повезли... - ответила Тина Ардзинба на его немой вопрос. Она хотела добавить что-то явно недоброе и укоряющее, уже скользнула жестким взглядом по лицу молодой красивой женщины, молча плачущей рядом, - и ласково сказала: - Ты не бойся, милая, у нас врачи хорошие.
Ночь душила пустынный парк, неспокойно бормочущее море и далекие, жалобно моргающие звезды. Гиги Квес шагал вниз по темной аллее и знал, что за ним бесшумно идет Старик. Что-то, должно быть, случилось с освещением. Гиги шел сквозь тьму и ни о чем не думал. Он не знал, куда и зачем идет. И в то же время в нем жила уверенность: все делается так, как нужно.
Навстречу выкатились рычащие тени. "Собаки!" - вспомнил он.
Здесь, в парке, было немало цитрусовых деревьев, и собак держали на случай бессмысленных налетов на эти сады - бессмысленных, потому что лимоны, мандарины и апельсины еще не созрели. Да только мало ли глупых и жадных людей на свете? Гиги слышал, что собак весь день держат взаперти, выпускают лишь по ночам - и тогда, до предела налитые злобой, они могут загрызть насмерть. Но он не испугался, даже не удивился, когда собаки не тронули его, пропустили. Уже у ворот мелькнула мысль: "Ну, конечно! Это Старик, ведь он хозяин, а собаки не тронут хозяина и того, кто с ним..."
Читать дальше