Кир Булычёв - «Если», 2002 № 12

30 пуд муки ржаныя — 15 руб

3 пуда прядена неводного — 42 руб

200 аршин сукон сермяжных — 40 руб

5 юфтей кож красных — 25 руб

кожа красная же — 2 руб 16 алтын 4 денег

22 рубашки вязвные и шиты золотцом в одну петлю — 33 руб

2 штаны вязеных шелком — 13 алтын 2 деньги

6 кафтанов бараньих — 12 руб

5 безмен свеч восковых — 10 руб

150 варег рукавиц — 15 руб

30 топоров средних — 27 руб

38 фунтов медь в котлах — 22 руб 26 алтын 4 деньги

полкосяка мыла простого — 5 руб

полстопы бумаги писчия — 2 руб

30 стрел тунгуских — 16 алтын 4 деньги

Леонид Дмитриевич чувствовал язык. Потому и не уставал напоминать: «Тренируй глаз, фантазию, набивай руку, пиши обязательно каждый день (для себя) и обязательно лишь о пережитом, перечувствованном, продуманном, близко коснувшимся тебя. Фантазия разовьется постепенно. Важно научиться хорошо описывать явь».

Сибирский апрель — это гадость в сердце. Никакая неба синева не снимает усталость. Глядя на меня, жена сказала: «Всей работы не переделаешь. Пора на юг». Какие-то деньги после выхода книги «Уроки географии» (в книжных магазинах она, как правило, попадала в отдел учебников) еще оставались.

Мы прикинули и решили улететь в Среднюю Азию.

Но не в Бухару, не в Самарканд, набитые туристами, а в тихое место, где можно отдохнуть, поесть ягод и фруктов — ну весь этот комплекс, который предполагает в человеке полное отсутствие мозгов. Прежде я не бывал в Дурмени (писательский дом под Ташкентом) и не знал, найду ли там приличную библиотеку. Поэтому сунул в чемодан два увесистых тома, посвященных истории Сибири.

Абсолютно не могу объяснить, зачем я их взял. Я занимался тогда рассказами и некоей повестью под странным названием «Друг космополита». Это шотландцы затронули какую-то струну, подрагивающую в глубине души.

Монах-убийца…

Ночью холодно, орали жабы в пустом бассейне.

По забору писательского дома ходила рябая кошка. Мощные эвкалипты за окном, шурша, сбрасывали кожу. Утром высвечивалось невероятно синее небо, как на старинных диафильмах, и становились видны облезшие стены главного корпуса, а рядом заброшенный флигель, в котором бывали когда-то Ахматова, Алексей Толстой, Лидия Корнеевна Чуковская. Дерево в чудовищных алых цветах закрывало ход к флигелю. «Что это?» — изумилась Лида. Писатель Пиримкул Кадыров, робко моргнув, ответил: «Бульданыш». И пояснил: «Итальянское дерево».

Звенели арыки.

Синее, как бы глазурованное небо.

Гигантский чинар над домом, как облако.

Хаджиакбар Шайхов привез из Ташкента книжку «Сирли олам» («Тайны мира»). В переводе Абдумаджида в сборник вошла моя повесть о промышленном шпионе. Издателям материал показался столь необычным, что они снабдили повесть коротким предисловием: «Современный американский писатель Геннадий Прашкевич живет в мире хищного капитала…» Впрочем, почти весь тираж все равно пустили под нож — из-за мистических очерков, якобы нехарактерных для Азии.

Скудный на привычные вещи, пыльный, но крепкий мир, полный солнца, со снежными горами на горизонте, с чудовищными чинарами под окнами. Вдруг фантаст Эдуард Маципуло показывался из холодного номера и снова прятался в нем, как бы пугаясь. Поэт Амандурды, тощий, с бородкой, в халате и в кирзовых сапогах, загнанных в калоши, неторопливо жевал табак. Радостно улыбался Азиз-ака — тоненький, стремительный, в пестром халате, подвязанном пояском, в невероятных башмаках с загнутыми носками. Он походил на Маленького Мука и бегал так же быстро. Возраст ему не мешал. «Живой поэт тут — Прашкевич, — сказал он на одном из выступлений. — А я — полуживой». Все засмеялись огромному несоответствию его облика и сказанных им слов.

Хаджиакбар Шайхов пригласил в театр.

Шла его пьеса «Гибель Фаэтона». Электронная музыка, световые эффекты, разлив галактик, звезд. Петрушку — на Марс. Алмазы — на Землю. Утверждение вечных ценностей. Шанс на большой успех.

У самого Хаджиакбара шанс был.

В юности, в самый пик застоя, в разгар долгих поцелуев, которыми обменивались члены тогдашнего Политбюро, Шайхова вызвали в кабинет главного редактора республиканской газеты. Раньше главный не замечал молодого журналиста, а теперь встал из-за огромного стола, обнял Хаджиакбара и поцеловал его взасос:

— Ответственное задание.

«Значит, гонорар… Может, построчный…» — прикинул про себя Шайхов.

— Справишься?

Может, все сто рублей…

— Поедешь в район. К Хозяину.