Брайан Плант - «Если», 2002 № 05

7. Шутки в сторону. Я знаю, вернее, чувствую свою литературную слабость — гоняю по верхам. В то же время чувствую в себе силы нырнуть поглубже. Знаю, что излишне увлекаюсь расстановкой слов.

8. Вообще нервный. От меня током бьет.

10. Гена, я прочитал все твое, что у меня было не читано за два года. Мартович, ты живой, умный, веселый, грустный писатель. Литераторы очень одиноки. Я теряю друзей из-за этой проклятой литературы. Мои близкие (и далекие) в принципе не понимают, чем я занимаюсь. Ты прекрасно понимаешь, в чем тут дело. Например: Левитан поссорился с Чеховым из-за того, что Чехов написал «Стрекозу». Не понимают друг друга даже писатели: Толстой с Тургеневым чуть не застрелили друг друга. Но ты поймешь. Слова надо расставлять так, чтобы они пахли, цвели, звучали, играли.

11. Я Славке Рыбакову не давал жить из-за этих слов. Феликс (Суркис. — Г. П.) вроде обиделся, когда я начал трактовать форму и содержание. Виталию Бабенко я что-то тоже такое написал. Борису Стругацкому почем зря — я ботинка его не стою — что-то излагал, и он явно рассердился.

12. Шампанское допил. Жаль, не хватило.

13. Неожиданность — вот что должно быть в литературе, в шахматах, в футболе, в жизни. Тогда интересно. В любви.

14. Слово «неожиданность» можно интересно расчленить: нео — жид… нео — реализм…

15. Все-таки шампанского нет. Спать!»

«26.06.1982. Киев. …Только что брат принес твое письмо. Ты поразительно верно подметил и точно высказал: «Ты иногда вызываешь впечатление неуверенного в себе человека, это мгновенно вызывает хищную реакцию у окружающих тебя людей». Абсолютная правда! В отношениях с людьми я очень мнителен и деликатен, эта деликатность переходит часто разумные границы и воспринимается как слабость. У Бабеля: «Мы молчим на площадях и кричим за письменным столом». Так, кажется. Я всегда готов уступить людям в мелочах, мои знакомые к этому привыкают, думают, что я такой и есть— когда же доходит до настоящих дел и серьезных принципов, они (мои друзья и знакомые) вдруг с удивлением обнаруживают, что перед ними рычащий зверь, идущий до конца и не идущий ни на какие уступки. В детстве я, тихий, культурный еврейский ребенок, услышав, например, слово «жид», не раздумывая, хватал кирпич или что под руку подворачивалось и стремился угодить прямо в голову, не соблюдая никакой уличной субординации к шантрапе — а в пятидесятых годах, ты же знаешь, мы все росли на улице; мое поколение самое последнее, которое знает вкус коммунальных квартир, футбола, уличных драк, разведения голубей и т. д. И знаешь, после нескольких таких выходок все пацаны в нашем районе меня поняли и зауважали. Поняли, что я в серьезном деле не подведу. Да, очень жаль, что во мне нет внешней твердости, это очень мешает в жизни».

«12.09.1982. Прочитал три рассказа Колупаева — «Газетный киоск», «Билет в детство» и «Девочка». Самый лучший — «Билет в детство». Он жизненный, умный, ласковый, грустный, чистый. Он запомнится, этот рассказ. В жанре «чувствительной» фантастики он очень хорош. Он сдержан, в нем чистое чувство. А вот в «Газетном киоске» и в «Девочке» мне показалось, что много соплей, излишней мелодрамы. В «Девочке» это ощущение из-за того, что рассказ чересчур затянут — там много можно зачеркивать и отжимать, а «Газетный киоск»… Скажу сейчас удивительную вещь в отношении фантастического рассказа. Но… так в жизни не бывает и быть не может! Точнее: так не могло бы быть. Посылка в рассказе отличная: в некоем киоске каждый день появляются завтрашние газеты. На этом строится лирическая история. Нормально. Но почему главного героя и героиню этот невероятный факт очень мало интересует? Газеты, ну и газеты, они не очень удивлены. Так не бывает. Нормальный человек в крайнем случае хотя бы обалдел, а деятельный человек попытался, наверное, выяснить, откуда эти газеты взялись. То есть рассказ, по-моему, нелогично построен. Главному герою, наверно, совсем не надо делать доклады в научном обществе, а надо бы бегать по городу и выяснить, откуда берутся газеты. Конечно, никакой Уэллс не объяснил бы появление завтрашних газет (впрочем, почему бы и нет?), но они должны быть в рассказе стержнем сюжета, а этого нет».

«15.09.1982. Писатель сразу виден по тексту. Сразу. Пусть он будет самым последним из чукчей. Пусть правильно или неправильно расставляет слова, пусть его вкус подводит — главное, чтобы текст был живой. А с живым человеком всегда можно поговорить и договориться. А если не договориться по причине крайней отдаленности вкусов и характеров, то хоть разойтись, уважая друг друга.