Ричард Фоукс - Лицо врага

Он сделал глоток и передал чашу дальше.

Чаша все ходила и ходила по кругу, пока кровь не стала стучать в голове Куртэлликота в такт барабанам. Когда чаша в очередной раз попала к нему, старейшины сказали:

— Осуши ее.

Как он ни старался, немного жидкости выплеснулось ему на грудь. Тем не менее, когда Курт опрокинул чашу, чтобы показать, что она пуста, на землю упали только две капли.

Старейшины торжественно кивнули.

Их кольцо слегка разомкнулось, и из темноты неуверенной походкой выступил Жент’ах-рхулл. Без своих тросточек он двигался очень медленно. В руке у него была маленькая чашечка — металлическая, блестящая в свете звезд. Протягивая чашку Куртэлликоту, Жент’ах-рхулл произнес:

— Испытание. Выпьешь ты или нет?

«Конечно, выпью, — подумал Куртэлликот. — Почему бы и нет? Интересно, что у них там на сей раз?»

Курт взял чашку, поднес ее к губам, запрокинул голову и выпил одним глотком.

В следующее мгновение он согнулся пополам, как будто его лягнула в живот лошадь. Перед закрытыми глазами закружились в танце звезды-предательницы. Они смеялись, и он проклинал их. Но когда боль утихла и Курт открыл глаза, звезды не исчезли. Их танец стал еще веселее, и вместе с ними под барабанную дробь танцевала чья-то бледная тень, человеческая тень — тень женщины. Курт узнал ее.

— Джули! — крикнул он.

Его тело откликнулось на ее вызывающие движения. Курт почувствовал возбуждение. Кровь в висках пульсировала и стучала, стучала в такт барабанам. Взрыв наслаждения эхом отозвался у него в голове, и он со стоном рухнул на колени.

Кто-то натянул ему на голову грязный мешок. Потом Курта подняли, поставили на ноги и закружили. Когда его отпустили, он зашатался.

— Иди, — приказал Жент’ах-рхулл. — Покажи нам свой путь. Покажи себя.

Курт сделал шаг и едва не упал. Никто не поддержал его. Он был предоставлен самому себе.

Выпрямившись, он попытался сделать еще один шаг — на этот раз попытка оказалась гораздо удачнее. Еще шаг. Элликот понимал, что идет не по прямой, но ничего не мог с этим поделать. Еще бы — после такого угощения! Изо всех сил стараясь удержать равновесие, Курт шел вперед, выполняя приказ Жент’ах-рхулл.

Он слышал взволнованные голоса старейшин. Голова у него была затуманена, и Курт не мог разобрать, о чем они говорят, но ему показалось, что старейшины разочарованы.

Так не годится. Он должен идти как мужчина. Курт взял себя в руки, сосредоточился и сделал первый уверенный шаг.

Голоса отдалились. Барабанный бой стих. Казалось, из мира исчезли все звуки и Курт остался один в немой тьме. Страшась одиночества, он поднял руки к ремням на шее, которые удерживали мешок. Однако он понимал, что ему нельзя срывать его с головы. Усилием воли Курт опустил руки.

Он приказал себе сохранять хладнокровие. Не обязательно видеть хос’киммов, он знает, что они рядом. Хос’киммы никуда не исчезли. Стая осталась!

Его стая.

И стая чего-то ждет от него.

Ах да! Он должен идти.

Курт сделал еще шаг и почувствовал под ногами утоптанную, ровную землю — наверное, тропинка. Теперь главное — не потерять ее снова. Это было непросто. Голова кружилась. Какой-то частью сознания Курт понимал, что виной тому — недостаток воздуха и зелье, подсыпанное в питье. Он вынужден был признать, что почти не владеет своими чувствами.

Зато его чувства, наоборот, полностью овладели им. Курт слышал слабое жужжание насекомых, ощущал острый запах кожаных ремней, чувствовал, как легкое движение воздуха шевелит волоски у него на коже. Он провел языком по губам и уловил вкус соли и слабый привкус напитка. И еще он увидел…

Он увидел…

Чудеса!

Бесчисленные звезды сияли в восхитительном великолепии, и среди них шествовали боги, источник жизни, вдохновители мысли, вершители судеб, попечители и судьи смерти. Курт задрожал, сознавая свое ничтожество перед ними и понимая, что всем обязан им. Боги подняли Курта, отделили от земных существ и поставили на путь света. Они рассеяли по вселенной его братьев и сестер, и у каждого была своя дорога.

А за богами — Курт видел это — за богами было что-то еще, нечто великое, могущественная сила, перед которой склонялись даже боги. И эта сила пела — чудесную, красивую, проникновенную, печальную песнь без слов, которая проникала в самое сердце. С каждым шагом Курта пение становилось то громче, то тише. Но безликий певец был далеко от Курта, еще дальше, чем от богов. Курт не мог его даже позвать — если только тот не пожелает прийти сам.