Дмитрий Львов - Ноктюрн для водосточной трубы

И он попробовал.

И он услышал.

"Нет, не даст мне ведьма старая роли. Не даст! — надсадно верещала зайчиком прыгающая Анфиса Николаевна. — Господи, что же делать тогда? Что делать?"

Из глубокого кресла улыбался Георгию Тимофей Тимофеевич, размышляя о тяжелых днях живописногорского театра, "раз уж эта дура решила заигрывать с этим сопляком, и пьесу его поди возьмет. Пьеска-то дрянь, но блат, блат! Куда от него деться?" Под дурой несомненно значилась Гортензия Каллистратовна, когда же Георгий уяснил, кого местный автор аттестовал хлестко "сопляком", то покраснел от незаслуженной обиды и подумал про собрата по перу такое, что и сам невольно испугался — а вдруг как собрат догадается. Но тот продолжал ласково улыбаться. Тогда отвернулся от него Георгий и попал в зону мыслей интеллектуального Капитулова. Попал и ничего не услышал. Напрягся до ряби в глазах, однако напрасно — загадочный Слон молчал на всех диапазонах. Зато рядом фонтанировал герой-любовник, и очередной анекдот пулей влетел в сознание Георгия.

Он вздрогнул и решил больше не подслушивать.

Да и некогда уже было. Пришла пора окончательного застолья. И за праздничным тем столом, за общим весельем и радостью отодвинул от себя Георгий тревожные мысли, обратясь к услугам народной мудрости о несомненном интеллектуальном превосходстве утренних часов над вечерними.

Первого января, как и было обещано, состоялся массовый лыжный забег семьи Краснопольских- Коростелевых и примкнувшего к ним Шатурова.

Нина, сразу взяла быстрый темп, ушла далеко вперед, за ней поспешил Глеб Евстигнеевич, у Гортензии же Каллистратовны что-то случилось с креплениями, и Петр вызвался их исправить. Таким образом, Георгий остался один.

Шел он не быстро, не медленно, в среднем темпе. Шел он шел, шел он шел, вдыхая прекрасный зимний воздух, но внезапно, подчиняясь ожившему внутреннему голосу, свернул с накатанной лыжни и углубился в лес.

Голос манил, звал за собой, Георгий усиленно работал палками, совершенно не думая, куда и зачем идет. Вскоре вышел он на проселочную дорогу и двинулся по ее обочине. А дорога привела в незнакомый поселок. Один дом прошел Георгий, второй, третий, прошел уже почти всю улицу и остановился по требованию внутреннего голоса напротив ничем не примечательного строения. Ничем, кроме латунной таблички на дверях, извещавшей всех и каждого, что живет здесь некто М. Преклонный.

Уже через мгновение наш герой звонил в щербатый дверной звонок.

Внутри раздались шаркающие шаги, что-то загремело, точно упало пустое ведро, и дверь открылась. Маленького роста, с глубоко запавшими глазками и серым пушком вокруг лысины, возник на пороге человек, подслеповато щурясь на Георгия.

— Могу я видеть Преклонного?

— Это я, — последовал ответ.

— Разрешите с вами побеседовать. Я из газеты. Моя фамилия — Шатуров.

— В нашей газете журналиста с такой фамилией нет.

— Я из Энска. Сюда приехал по делу Миртова. Вы, я знаю, о нем писали.

— Проходите, — проскрипел Преклонный и мигнул.

Миновав вслед за хозяином прихожую, Георгий оказался в маленькой комнатенке, единственную мебель которой составляли обеденный стол да стулья, по недоразумению именуемые венскими.

— Садитесь, — указав на один из них, проговорил Преклонный. — Вы разговаривали с Краснопольским.

— Почему вы так решили?

— Он знает мой адрес.

— Да, разговаривал, — Георгий уже ничему не удивлялся.

— Представляю…

— Простите, не понял.

— Представляю, что он про меня рассказал. Только это неправда.

— Так расскажите правду, — на лице нашего героя возникло живейшее участие.

— И расскажу. Я все время молчал. А сейчас расскажу. Возьму и расскажу, — хозяин уродливой мебели подзадоривал самого себя. — Что мне молчать? Вовсе и не надо мне молчать.

— А вы и не молчите.

— А я и не буду. Ишь, какой хитрый! Он будет говорить, а я буду молчать. А я молчать не буду. Не на того напал. Не на того!

— Так говорите!

— Пенсия у меня теперь есть. Молчать мне незачем. Я все скажу.

— Так говорите!

— А я и говорю. Сейчас все говорят. Сейчас это можно. И зон вне критики нет. Да.

Даже невооруженным глазом было видно, что, несмотря на столь решительные заявления, Преклонный отчаянно трусит. Нашему герою стоило больших трудов уговорить его перейти к существу дела. И, наконец, Преклонный заговорил…

…В семьдесят втором году трудясь на кафедре Краснопольского младшим научным сотрудником, попал он на ученый совет, обсуждавший теорию Миртова. Попал и был глубоко возмущен самой теорией, а пуще тем, что не все сотрудники института дали ей должный отпор. Ректор, например, даже под защиту взял. Мол, теория, конечно, сырая, есть неувязки, но в целом любопытная. А посему следует дать автору время на доработку, благо дорогостоящих экспериментов не требуется.