Эдгар Пэнгборн - Зеркало для наблюдателей

Мы коснулись в этот вечер и другой темы. Я хотел вывести Абрахама из состояния внутреннего неистового самосуда. Я говорил о том, что когда пандемия пройдет, человеческое общество, насколько мы его знаем, уже никогда не сможет быть таким, каким оно было до катастрофы.

-- Оно должно знать,-- сказал Абрахам,-- что пандемия явилась делом рук человеческих. Этот факт должен дойти до них, войти в их плоть и кровь. А их праправнуки, думаю, должны помнить о случившимся еще лучше.

-- Люди уже знают.-- И я рассказал ему о том, что содеял сам и что совершила толпа.

-- Думаю, вы были правы...

-- Этого я никогда не узнаю, Абрахам. Содеянное содеяно, и мне остается только судить себя до конца жизни... и, вероятнее всего, приговорить к повешению.

-- Если мое мнение хоть чего-нибудь стоит, вы поступили правильно. Но этого мало. Когда все закончится, Уилл, я должен буду обо всем написать, обо всем что знаю... В конце концов Ходдинг и Макс мертвы -- кто еще может рассказать? И каким-то образом мне надо будет проследить, чтобы не планете не осталось уголка, которого не достигла бы правда.

-- А нужна ли будет людям правда, Абрахам, когда все закончится? Что если ты, например, обратишься к властям, а они скажут: "Где доказательства?"

-- Ну, тогда я мог бы соврать и заявить, что сам приложил к случившемуся руку. Если это единственный способ предать факты гласности...-- Плохо по нескольким причинам...-- О, Уилл, разве важна судьба отдельной личности, когда все, что...

-- Важна, но не в этом главная причина. Ты посмотри на свое предложение с другой точки зрения... Если ты поступишь таким образом, ты станешь козлом отпущения и ничем больше. Ты знаешь, зачем людям нужны козлы отпущения? Чтобы избежать необходимости смотреть на самих себя! Ведь именно в нашем мире может процветать Джозеф Макс. И все граждане -- ты, я, любой -ответственны за то, что они допускают существование такого мира, за то, что они не стремятся жить в другом, лучшем мире. Мы прекрасно понимаем этические требования. Мы способны понимать их на протяжении уже нескольких тысячелетий. Но мы никогда не хотели, чтобы этим требованиям подчинялись наши собственные поступки. Вот и все... Реализуй себя в долгом труде, Абрахам, а не в красивом жесте или в оставшейся никем не замеченной жертвенности. На уровне личности... Я всегда видел в себе особое пламя, более яркое, чем в других. Я всегда любил тебя... И потому я запрещаю тебе отдавать себя на бессмысленное распятие!

Через некоторое время он спросил меня, себя и безжизненно лежащую, но живую девочку:

-- Принятие противоречий -- это зрелость?

А я тихо -- только себе самому -- ответил: "Миссия завершена".

22 марта, среда

Рано утром, перед самым рассветом, она подняла к лицу руку, и глаза ее открылись -- огромные, понимающие, полные узнавания.

-- Шэрон!..

-- Я в порядке,-- прошептала она.-- Я в порядке. Эйб.

-- Да, ты выкарабкалась. Ты...

-- Дорогой, не шепчи. Я хочу слышать твой голос.

-- Шэрон! Шэрон!..

-- Я не слышу тебя, Эйб,-- сказала Шэрон Брэнд.-- Я тебя не слышу!!! 10

34 июля 30972 года, борт парохода "Дженсен", рейс Гонолулу -Манила

Вечно меняющийся и вечно неизменный океан этой ночью был разбужен серьезной музыкой. Я был одинок и не совсем одинок. А вообще-то, и совсем не одинок, потому что несколько часов смотрел вниз с носа плывущего корабля, видел искорки медленно поднимающихся и опускающихся светящихся микроорганизмов, этих живых морских бриллиантиков. Их свечение сто же мимолетно, как океанская пена, и столь же вечно, как жизнь. Если жизнь вечна... Все плыло со мной -- и хранимые в памяти лица, и по-прежнему звучащие слова, хотя рядом со мной уже нет тех, кто их произносил. Вместо них говорит без умолку океан да непрерывно шумит западный ветер. Нет, я не одинок.

По нашим оценкам времени, мой второй отец, не так уж много прошло с тех пор, как я расстался с вами в Северном Городе: десять лет -- миг, не более... А когда, через несколько недель или месяцев, я снова окажусь с вами, это покажется и вовсе ничем.

У вас есть мой дневник. Теперь, когда время притупило боль и погасило ярость, я должен попросить, чтобы вы уничтожили письмо, которым я сопроводил свой дневник. Я написал его всего через день после того, как выяснилось, что Шэрон оглохла. Мне бы следовало сто раз подумать, прежде чем писать что-либо в такой момент. Это было за несколько недель до того, как я отважился поручить мой дневник искалеченной транспортной системе человечества, не имея ни малейшей надежды на то, что до он доберется до Торонто и будет препровожден к вам. Впрочем, за те недели гнев и отчаяние так и не отпустили мою душу, и, по-видимому, я и позже не смог бы написать ничего лучшего. Теперь, однако, я прошу вас уничтожить мое письмо. Из гордости и тщеславия, а также в виду того, что мои дети уже достаточно взрослы, чтобы изучить мою работу. Мне бы не хотелось, чтобы настроение тех дней осталось увековеченным. Приложите к дневнику послание, которое я пишу сейчас, и выкиньте письмо, родившееся в ту пору, когда я был слишком подавлен, чтобы осознавать, о чем говорю.