Валерий Брюсов - Полдень, XIX век

Она решила идти к Любе, своей новой подруге, с которой она близко сошлась за последние два месяца. На Невском было пустынно. Во многих окнах уже не было огней, и блестящие, холодные фасады домов словно застыли, залитые ровным белым светом. Полоски самодвижек без конца бежали в ту и другую сторону вдоль домов. Только немногие фигуры стояли и сидели на самодвижках, изредка перебрасываясь словами, гулко отдававшимися на пустынной улице.

Аглая села в кресло самодвижки и закрыла снова глаза.

На этот раз она не пропустила и остановилась у дома номер девятый. Она вошла в подъезд и надавила на справочной доске кнопку номер двадцать седьмой, и в ответ тотчас появилась светлая надпись:

Дома. Кто?

Аглая ответила; и снова блеснули буквы:

Иди .

Аглая стала на подъемную машину, поднялась на восьмой этаж, сделала несколько шагов по коридору и постучалась в комнату номер двадцать седьмой.

— Войди, — ответила Люба.

— Ты одна? — спросила Аглая, с трудом различая предметы в освещенной одним только согревателем комнате.

— Одна, — ответила Люба, поднимаясь к ней навстречу с кушетки.

Разноцветные матовые стекла согревателя бросали пестрые бледные пятна на стены и пол. Занавесь ка окне была не спущена, и сквозь узорчатые стекла лил слабый уличный свет, едва намечая раму.

— Можно закрыть окно? — спросила Аглая, кладя палец на черную кнопку.

— Конечно, — ответила Люба.

Аглая надавила кнопку, и тяжелая занавесь опустилась и закрыла окно, смотревшее холодно и тускло, как глаз мертвеца.

— Так лучше, — сказала Аглая, — улица меня сегодня раздражает.

— А я лежала и мечтала, — сказала Люба, когда Аглая сняла верхнюю кофточку и перчатки.

— О чем?

— Так… Сама не знаю… Сегодня ароматический концерт с программой из моих любимых номеров: «Майская ночь» Вязникова, «Буря» Уоллэса, «Ромео и Джульетта» Полетти… Но мне не хочется уходить из своей комнаты… А славная эта «Майская ночь»… Ты помнишь?.. В начале тонко-тонко проносится сырой и нежный запах свежих полей; потом нарастает густой и теплый аромат фиалок, и запах зеленых крепких листьев, и лесной гниловатый пряный запах… Так и кажется, что идешь, взявшись рука за руку с любимым человеком, по густому-густому лесу; а потом нежной и легкой тканью рассыпается аромат ландышей — острый и свежий аромат, аромат, от которого шире и вольнее дышится… В этом месте я готова кричать от восторга… А потом розы, царственные пышные розы… Разгорается заря, сверкают капли росы. Чудо что такое!.. А «Ромео и Джульетта»… Что-то таинственное и жуткое в этих пронзительных кружащихся запахах в начале… потом они нарастают, становятся все глубже, все печальнее… Так и чувствуешь, что опускаешься в глубокий, едва освещенный склеп… А «Буря»… Ты любишь «Бурю»?… Какие взрывы тяжелых, падающих, как градины, запахов, сменяющихся быстро, бегущих и сталкивающихся!.. Восторг…

Люба закинула руки за голову и мечтательно смотрела на разноцветные стекла согревателя.

— Отчего ж ты не пойдешь? — спросила Аглая, со страхом ожидая ответа подруги, точно от этого ответа зависела вся ее судьба.

— Не хочется. Лень… И последнее время все неприятности у меня… — ответила Люба и замолчала, упорно смотря на цветные стекла.

— Какие же у тебя неприятности? — спросила Аглая, чтобы не молчать.

— Ах, все то же. Опять сорвалось… Какая я несчастная, какая я несчастная, Аглая!

— Да в чем дело?

— Я была на этой неделе у Айхенвальда, у Курбатова, у Эйзе-на; везде отказ, везде… У Эйзена, впрочем, удалось, но не раньше как через полтора года… И он музыкант; а я не особенно люблю музыкантов; я вовсе не хочу, чтобы мой ребенок был музыкантом… Отчего я такая некрасивая, противная? Отчего у меня такой длинный нос?.. Я уверена, что каждый из них прежде всего смотрит на мой нос и пугается…

— Люба, ты вовсе не такая некрасивая, как воображаешь…

— Э-э… полно… не утешай меня; я сама знаю.

Снова. наступило молчание, и вдалеке жалобно прозвенел электрический колокол: раз, два, три…

— Он меня выводит из себя сегодня, этот колокол, — сказала Люба, затыкая своими длинными пальцами на мгновение уши.

— А я была вчера вечером у Карпова, — едва слышно промолвила Аглая.

— Была? — живо воскликнула Люба, порывисто оборачиваясь к ней. — Ну что? Как? Какая ты счастливица, Аглая. Расскажи мне все, все… Слышь? Все…

— Мне тяжело… Ничего я не буду рассказывать. На душе у меня так гадко, так гадко…