Андреи Синицын - Фантастика 2002. Выпуск 3

— Что ты там видишь, малыш? — спросил я.

— Снег, — ответило оно, и я почти не удивился.

— Ты умеешь говорить? — спросил я, но оно не ответило, и я понял, что мешаю. Оно думало о чем-то.

Но всю следующую неделю оно молчало и даже не произносило тех простых слов, которым я научил его в самом начале. При этом оно прекрасно понимало меня. Понимало не хуже человека или по крайней мере маленького ребенка. Я пытался поймать его на этом понимании. Я говорил, например:

— Посмотри на часы, что с ними?

И оно смотрело на часы. Правда, после нескольких таких опытов оно перестало реагировать, но я-то знал, что оно понимает меня, и пытался — пытался, пока ему это не надоело.

— Перестань, пожалуйста, — сказало оно, — перестань меня обманывать.

— Хорошо, — ответил я, — скажи, почему ты молчал.

— Я стесняюсь, — ответило оно.

— Но ты говоришь очень хорошо.

— Не очень. Но я научусь.

Со временем я привык к тому, что оно разговаривает. Я не задумывался о том, насколько высок уровень интеллекта этого существа, пока не произошло одно событие, о котором я собираюсь рассказать.

Все три моих стола завалены книгами и разным хламом, порой довольно неожиданным: всякими батарейками, сломанными карандашами, паяльниками, старыми ключами, какими-то тумблерами и вообще бог знает чем. При этом все, что может лежать вверх ногами или дном, так и лежит. Поэтому мы пообедали на табуретках и сейчас мирно сидели, болтая о вещах совершенно абстрактных и к жизни не имеющих ни малейшего касательства. Я вышел в кухню за компотом. Животное сидело там; оно прислушивалось к радионовостям.

— Как тебе нравятся мои друзья? — спросил я, наливая из банки.

— Все трое молодцы. Но тот, который Боря, кажется, влюблен.

— К сожалению, — ответил я. — Она его не замечает. Он для нее только друг. Тут ничего не поделаешь; сердцу не прикажешь.

— Иногда можно приказать. Предложи сыграть в карты, — сказало оно.

— Зачем?

— Попробуй, сегодня это поможет.

Я попробовал. К моменту моего возвращения разговор уже достаточно усох и едва струился. Тогда я и предложил колоду карт. За окном шел дождь, по телевизору ничего, все выпито и съедено, говорить надоело. И мы стали играть в обыкновеннейшего пошлого дурака.

Свободного стола у меня не нашлось. Единственным подходящим предметом была широкая картонка, которая в свое время служила коробкой для монитора. Мы сели на табуретках и картонку положили на колени. Алена села рядом со мной, и, чтобы картонка не упала, ей пришлось прижаться ко мне коленками. Это было не совсем то, чего я хотел, но я собирался понять, чем это кончится и как это кончится.

Мы начали играть, и Денис сразу стал жульничать: в картах он жульчичает просто невыносимо. Он жульчичает не ради выгоды, а просто потому, что иначе не может. Обман — это его стиль жизни, при этом он не желает никому зла, и если бы мы играли на деньги, он играл бы более-менее честно. Но просто так он честным быть не способен.

Ее коленки все плотнее прижимались к моим, сильнее, чем того требовала игра. Кажется, она нервничала. Что-то происходило. Но это закончилось ничем. Когда жульничество Дениса ей надоело, она просто встала, перевернув картонку и рассыпав карты. Потом Денис ушел курить на балкон, а я к нему присоединился.

Мы молчали.

— Ты слишком правильный, — сказал он наконец, — люди такими не бывают. Тебе никогда не хотелось сделать что-нибудь неправильно?

Мне постоянно этого хотелось, но я не стал объяснять. Он бы не поверил, если бы я сказал, как сильно и как часто мне этого хотелось.

— Ты хочешь быть хорошим. Но зло тоже бывает полезно, — сказал он.

— Например?

— Например, у меня нет ногтя на указательном пальце. Когда мне было четыре года, мой отец собрался уйти от матери. Он уже собрал чемодан и вышел за порог. Тогда мать, она была умная женщина, вставила мне пальцы в дверь и прищемила изо всех сил. И честное слово, она придавила от души, с размахом, так сказать. Такое вот неожиданное решение. Слышал бы ты, как я орал! Тогда он ее ударил, но остался. У меня слезло три ногтя, а один так и не восстановился. Зато у меня остался отец. Потом у меня родился брат — получается, что за его жизнь я заплатил всего одним ногтем. Это немного.

— У тебя нет брата, — сказал я.

— Согласен, все наврал. Но не в этом дело. Попробуй сделать что-нибудь плохое — и тебе сразу станет лучше. Хватит быть памятником, будь человеком.

Увы, я не мог быть человеком.

Когда я вернулся, я сразу услышал ее смех, необычный смех — так смеются девушки, которым нравится ухаживание. Ухаживание, а не приставание, — ничего пошлого не было ни в ней, ни в ее смехе, как не может быть ничего пошлого в любви или симпатии. Пошло лишь их отсутствие, а так — ведь все мы живые люди, даже те, кто похож на памятник.