Валерий Большаков - Другие правила

Стесняясь, из толпы вышел Антон Родин. Голова у него была обрита наголо.

— Антон Родин, — сказал он с ноткой нерешительности, — стажер.

— Ну и как, стажер? — улыбнулся Жилин. — Дозвонился до… одного человека?

— Дозвонился… — засмущался Антон.

В толпе никто ничего не понял, только Марина хитро улыбнулась и что-то прошептала на ухо бледненькой Рите Иверневой. Рита поджала губки, боясь засмеяться.

— Не вижу Гупту… — заозирался Жилин.

— Ты где, Виджай?

— Да вон он, в «малинник» забрался!

— Тут я! — поднял руку смуглый парень приятной наружности. Он покосился на стайку девушек и сказал, соображая: — Получается, все девушки будут работать на Базе?

— Получается, — улыбнулся Жилин.

В толпе зашумели. Слышались возгласы:

— Ничего себе! Так нечестно!

— Гунилла, ты-то хоть с нами?

— С ними!

— Предательница!

— Не, вы как хотите, а я перевожусь на Базу!

— А то никакой жизни!

Из «малинника» звонко утешили:

— Ничего, будет и на вашей улице праздник!

— Когда перевернется «КамАЗ» с печеньем… — добавил кто-то после короткой паузы.

Тут лекторский голос Йенсена покрыл веселый шум:

— Добрый день, господа! Здравствуйте!

Толпа расступилась, и Ларс Юлиус Йенсен, лауреат Большой премии Яна Амоса Коменского, лауреат Геродотовской премии, профессор Ладожского университета, директор Петербургского института планетологии, почетный доктор Кембриджского университета и действительный член Всемирной де сиянс академии, оказался в середине круга. За ним выдвинулся высокий, стройный африканец, сложенный, как равнобедренный треугольник, и симпатичный по европейским стандартам — губы у него были не так чтобы тонкими, но и не вывернутыми, нос — вполне прямым, а все лицо — длинным. В общем, не совсем африканский фенотип.

— Знакомьтесь, господа! — торжественно провозгласил Йенсен. — Габа Оле-Сенду, штурман корабля «Бора»…

Глаза бваны Оле-Сенду выпучились абсолютно по-африкански.

— Худжамбо, бвана афанде! [9]— возопил он, да так, что Йенсена, бедного, шатнуло, и ринулся к Жилину. — Х'веве? [10]

— Сиджамбо, Габа! — ответил, посмеиваясь, Жилин и попал в объятия здоровенного масая. — Сикуона веве тангу замани! [11]— выдавил он.

По толпе пронесся шепоток.

— Мой командир был! — похвастался Габа хмыкающему Гирину. — Мы с ним и с нукерами Мехти-хана дрались, и штурмовикам Чанга жару дали — помнишь, на Таити? О-о, а как интернацистам всыпали — до сих пор вспомнить приятно! У моего афанде орденов больше, чем пуговиц на блейзере!

— Габа… — пристыдил Жилин разошедшегося штурмана. — Что люди подумают?

Толпа шумела с одобрением.

— Везет же Габе! — добродушно прогудел Гирин. — Вон, как огурчик! А тут… — Он помассировал мешки под глазами. — Что лыбишься?

— Ликую бо! — радостно вскричал Габа. — Скорблю о нищих телом, ибо не дано им вкусить утех невесомости!

В толпе начался хохот.

— Юрод… — буркнул Гирин. — Ладно, пошли! Мы еще техконтроль не закончили… Пошли, пошли! Насмотришься еще на своего афанде!

— Поговорить уже не даст с человеком!

Толпа с хохотом провожала Габу, а тот весело скалил зубы. Некоторое время из бесконечного коридора Спу еще слышался его голос, вопрошающий «чертова медведя», куда тот так несется, и бас Гирина, советовавший «морану недоделанному» живее перебирать ногами.

Громыко поджал губы и просипел:

— Вот взяли моду… Только и знают, что ругаться…

— Не обижайте моего Максика, — весело сказала Марина. — Это все Габа на него дурно влияет!

— Да оба они хороши, — сказал Громыко. — Когда порознь — люди как люди, а как сойдутся… Все!

— Господа! — воззвал из коридора Йенсен. — Господа, особенно не расходитесь! Сейчас все идем на предполетный медосмотр!

Из толпы послышался вопрос: «А куда идти-то?»

— А вот так вот, по коридору, — любезно пояснил Йенсен, — до самого конца и налево, там будет кают-компания. Вот туда.

Добровольцы дружно повернулись и, беспорядочно клацая магнитными подковами, повалили в коридор.

— Пупа, пупа, пупа, пупа! — грянули в толпе «Марш добровольцев».

— Дзюмба квели капитоли камикадзе! — наяривали в первых рядах.

— Пи-пи, па-си-пупа! — подтягивали сзади. — Ква-кварель! Ква-кварель!

Йенсен открыл в конце коридора круглый люк, и все по очереди стали пролезать через него в кают-компанию. Это был обширный круглый зал со сферическим потолком. Рядышком с прозрачной переборкой, отмеченной красного цвета крестом, полумесяцем, молотом, колесом Сансары и звездой Давида, оболочку станции прорезал огромный круглый иллюминатор. Кто-то завопил: