Антон Дубинин - Узкие врата

— Ну, пускай травки, — обреченно согласился юноша, притоптывая от горя босой ногой по теплой ступеньке. — Что дубиной старушку, что старушкой об дубину — все равно бедной бабушке конец… Ух ты, прямо шевроны. Данцетти траур, в поле тенне. Хоть это и цвет позора, а все равно красиво.

— Это ты о чем?

— Да вот, о бабочке. У нее крылья — прямо как герб какого-нибудь рыцаря… Из окситанских баронов.

— С геральдикой у тебя все неплохо, хотя без нее-то как раз можно бы и обойтись, — заметил Стефан, беря под мышку книгу с заметками на полях — огромный старый травник, еще дореформационное издание. — В «цветах позора», кстати, нет ничего позорного — просто это младшие геральдические цвета, вот и все.

— Очень за них рад, — пробурчал Артур, стараясь выказывать недовольство куда более сильное, чем испытывал на самом деле. Руки его уже натягивали на загорелые ноги сапоги — конечно, май, и тепло, как в раю, но в лесу под ногами корни; кроме того, змейки уже проснулись, не хотелось бы повстречаться с какой-нибудь активной, отогревшейся на солнышке гадюкой. Стефан, конечно, не даст помереть — но все равно неприятно… Кроме того, у него есть весьма странный принцип — не лечить болезней, которые и без того скоро пройдут. Горестно, конечно, но ведь зачем-то Господом послано — значит, пусть поболит, сколько положено…

— А на змею наступить тебе было бы полезно, — непонятно, насколько серьезно сказал Стефан у Арта за спиной, как всегда, услышав его слишком громкую мысль. — Заодно поучился бы лечить змеиные укусы. Сразу вспомнил бы, как яд отсасывают, и какие травки помогают…

— Я и так помню. Почти что никакие, только общие противоспалительные, тысячелистник там… А со змеей главное — отсосать яд, надрезать кожу крестом… И жгутом не надо перетягивать.

— Молодец.

Артур уже стоял перед домом, готовый идти, и солнце слегка красило его блестящие волосы в золото, не то в рыжину. Стефан, прикрыв дверь, незаметно окинул его взглядом — своего соколенка, уже почти обученного для охоты, уже почти окрепшего на крыло.

«Теперь уже скоро, — сказал он сам себе, чувствуя, как сердце сжимается от непоправимой боли, от жалости, от… страха. Слишком большое зло было уже близко, и никакие приготовления не дадут спокойного знания, что твой замок на песке готов к осаде. К осаде армией, громящей и бастионы крепчайшего камня. — Теперь уже скоро, мой сир. Теперь уже скоро, не оставь нас, Господи. Будь милостив к нам, по великой милости Твоей. Я не смерти боюсь, и так мы живем окруженные смертью…»

«…Мы живем, окруженные смертью,

Неужели не видишь, брат.

Но не стоит бояться, верь мне,

Ибо нас для нее растят,

Как пшеницу, веют без счета —

Чтобы сделались мы тонки,

Чтобы мы вошли в те ворота,

Которые столь узки.

А потом, верно, станет ясно,

Для чего же смерть столь страшна.

И вино, и легенды прекрасны

В час, когда душа голодна,

Но иных откровений ночи

Не пытайся взять у людей:

Кто спасется, а кто не захочет —

Вот об этом думать не смей.

Смерти тьму не сделаешь краше,

К ней стремиться не дСлжно нам:

Плачут даже ангелы наши

От нее, и Спаситель сам,

Хоть и веял нас как пшеницу,

Протирал нас, словно стекло…

Но познай, во что обратится

Свет, который из врат струится,

Чем же сможет он возродиться,

Если в свет обратится зло?..

Вот так, с Божьей помощью, я, сэр Алан Эрих, последний хронист Последнего Короля, заканчиваю историю про Узкие Врата и поиски Короля.

Теперь недолго уже осталось; они окружили нас со всех сторон. На хронику этой войны мне не хватит времени, да, я полагаю, она и не нужна в нынешние последние времена — даже если они последние только для нас, для нашего мира, и на месте его будет новый, и в этом новом мире все должны будут пройти наш путь, чтобы понять все то, что мы понимали. И сейчас многое сокрыто от меня; но как бы то ни было, я знаю самое важное: что на все воля Всевышнего, и что эта воля — блага. Если же люди столь многое могут претерпеть — значит, для них это единственный и легчайший способ сделаться людьми. По крайней мере, мне показалось, что это можно описать такими словами.

Я старался, чтобы моя повесть была объективна — то есть написана без лицеприятия, так, как видели ее разные люди с разных сторон. Так как эти люди — мои братья и мой король, я надеюсь, что мое понимание их вЗдения хотя бы отчасти является правильным, насколько это возможно для слабости человеческой.