Антон Дубинин - Узкие врата

Но, кажется, им все-таки улыбалась удача: подвернулся рейсовый автобус, на котором доехали до Кристеншельдской окружной дороги, а там, не входя в город, пешком добрались наконец до нужного шоссе — не в пример прежнему узкого, «одноколейного», с вожделенным синим указателем: «Верхние Выселки 45. Святогоры 80. Преображенское 100». И кривая стрелочка, означающая, что в некоторый момент желающим попасть в Выселки придется свернуть направо.

Солнце, уже вечереющее, висело низко над дорогой; свет его сделался из золотого — красноватым, точно в золото прибавили меди. Самое любимое Аланово время суток. Да еще и краски заката на зеленых склонах виднеющихся впереди гор — красота, глубоко проникающая в сердце, разрывающая его напополам… Длинные косые лучи из-под высоких облаков над горизонтом — как будто там, за облаками, сияет Чаша Грааль. Ведь там, посреди Рая, сияет чаша Грааль. Сказал бы и умирая — сердце отдать не жаль. Там, посреди Рая, рдеет цветок один… Сказал бы и умирая — Розу ищи, паладин.

Так бились и падали в небо слова под тяжелый колокол горя, колотивший у Алана в голове. Он не знал наверняка совсем ничего, но сердце его безошибочно знало, что Годефрея он больше никогда не увидит. Чувствуя себя смертельно усталым — я не хочу никого видеть, я хочу просто доделать все до конца и спать, спать — Алан провел рукой по нечесаным волосам, убирая их с глаз. Просвечивающий сквозь них ало-золотой свет (дивная, грозная мистерия вечернего неба… Закат наискось, вдалеке — лучи до земли, алая кровь, алое золото, сумасшедшая осенняя лазурь) дробился слезной радугой. Господи, как же я устал.

В кармане было что-то твердое, прямоугольное, воткнувшееся в бок при неудачной попытке откинуться на спину. Он вытащил посмотреть — и сердце его еще раз раскололось: это была красная книжечка, личная карта, то, что вложил ему в руку Фил, прежде чем навсегда оттолкнуть его от себя… «Вот, возьми. На всякий случай». Не на Аланский всякий случай — нет, на его, Филов, на тот всякий случай , если его убьют и будут обыскивать тело, желая знать, кто он такой.

Это чтобы гадали подольше. Чтобы не трогали маму и сестер, чтобы не вышли через них на Эриха.

На черно-белой фотографии — спокойное белое лицо, черный воротничок рубашки, светлые, глядящие прямо перед собой глаза. Квадратный, выставленный вперед подбородок. Волосы еще длинные, гладко зачесанные назад, завязанные в хвост. Таким ты был, пока все это не началось. Годефрей Филипп, без малого двадцать три года. Теперь уже и в вечности — без малого двадцать три.

Артур, молчаливо стоявший рядом, чуть тронул его за рукав. Алан дернулся, словно просыпаясь — и верно: за десять минут краткого привала на обочине, вдалеке наконец появилась машина. Предыдущая, проехавшая минут пятнадцать назад, конечно же, собиралась свернуть на Святогоры через два километра, и двум усталым мальчишкам на обочине — наверное, братьям — помочь ничем не могла. Водитель, толстоватый дружелюбный дяденька с торчащим из-под майки волосатым животом, перед тем как укатить, пошарил на заднем сиденье и вручил Артуру кисловатое большое яблоко местного сорта. Яблоко Артур послушно схрупал две минуты назад, огрызок, поразмыслив, бросил в кусты. Это не мусор, это штука природная, его бросить можно.

О, машина! Очередная маленькая надеждочка! Алан согласно кивнул, затолкал Филову карточку обратно в карман, поднимаясь не без труда (Артур протянул ему было руку, чтобы помочь — но тот не заметил). Рюкзак поднимать не обязательно — пусть себе валяется пока, если повезет с машиной, сразу в багажник погрузим… Алан встал, расправляя плечи, как раз лицом к заходящему солнцу, слепившему глаза, и привычно выкинул в сторону правую руку с отставленным большим пальцем.

Солнце, светившее в правый глаз, превращало приближающийся фургончик в темный, четко обрисованный силуэт. И поэтому цвета его — синий и белый — Алан разглядел, только когда он подъехал совсем уж близко. Да что там, и без того убегать было бы бесполезно, и некуда — в сторону от дороги, и кувырком в кусты, и бегом через открытое поле — плохая уловка против Монкенской Окружной полиции.

Нелегкое дело — патрулировать все шоссе, ведущие из Кристеншельда. Тем более что искомые преступники, возможно, еще скрываются где-то в городе, а город большой, и закоулков там много… Но если речь идет о таком серьезном преступлении, как — последовательно перечисляем — убийство женщины, похищение ребенка, а потом — оказание сопротивления властям, в результате чего убит один полицейский и серьезно ранен другой, — то можно обратить внимание и на такое пустяшное явление, как жалкая сельская дорожка направлением на три не менее жалкие деревни. А дело-то касалось не только светских властей — ООНовские полицейские по просьбе эмериканского ордена (розыск, патронируемый святой инквизицией, дело каким-то образом затрагивает интересы Римского Престола) подключились к расследованию, и как было бы удачно, если бы одного из террористов удалось взять живым! Но, к сожалению, Монкенская Окружная полиция — это вам не миротворческие службы, и преступник, чья личность до сих пор не установлена, был убит при оказании сопротивления властям. Бывший при патруле эмериканец брат Амелий не подробно, но уж как мог описал приметы террористов, успевших скрыться, и вообще эта республиканская полиция ни на что не годна, если бы не монахи — все бы позорно упустила, и мало ли, кому не хочется патрулировать никчемные сельские дороги — разозленные ООНовцы всех на уши поставили, эти дурацкие инквизиторы их науськали, откуда их чума принесла на нашу голову… Так, или примерно так, размышлял молодой полицай Иннокентий Леонид, сидя за рулем и стараясь не глядеть на жующего жвачку коллегу (все время кэп их вместе отправляет, издевается, что ли — как будто не знает, что они с этим Томасом друг друга терпеть не могут… Отвратительный день, да еще и солнечный, как назло. Эх, Эмма, Эмма, ну какого же Темного так поступать? Ведь этот урод, он просто посмешище всего отделения. Эх ты, Эмма, я-то думал, ты — понимающая девушка, а оказалась обычная шлюха, которая вешается на шею тому, кто больше даст… Да еще, в добавок ко всем несчастьям, разболелся давний приятель, коренной зуб, давно пора бы вырвать, теперь уж точно вырву — завтра же пойду в клинику, сколько можно мучиться… И если бы «этот урод» Томас не толкнул его локтем под руку (машина слегка вильнула), он и не заметил бы двух голосующих фигурок впереди, на обочине. Солнце светило прямо на двоих автостопщиков, и у одного ярко блестели светлые волосы, а второй был совсем маленький — подросток. Две противоположные мысли — «Описание, кажись, подходит» и «Вот надо же, сопляки какие, куда уж там террористы» — прозвучали в голове одновременно, когда Иннокентий, трогая кончиком языка дупло в больном зубе, нажал на тормоза.