Юрий Петухов - Чудовище - 2

- А на коленях грехи отмаливать кто звал, а?! - не сдавался Буба. - Кто вас к спасению звал, кто на себя первый удар принимал?!

- Кто, кто! Не ты, Чокнутый! А наш доблестный обходчик, передовик папаша Пуго принял на себя и первый, и последующие удары судьбы, так-то, едреный ты возвращенец!

- Может, и впрямь его шлепнуть? - засомневался Пак. Верно инвалид говорит, не убудет!

Кругом порхали какие-то небесные пташки, пели, чирикали. Одна капнула Бубе на плешь. И он плаксиво сморщился. Подступающий к нему с корявой дубиной в руках Хреноредьев укрепил в мыслях.

Буба созрел.

- Все! Сознаюсь! - торжественно произнес он. - Но прошу учесь, сознаюсь сам, добровольно, без давления и физического воздействия. Да, дорогие посельчане и сотоварищи, я матерый враг, двурушник, лазутчик, предатель, провокатор, шпион и диверсант!

Хреноредьев вместе со своей дубинкой шлепнулся на мясистую задницу.

- Едрена простота! А мы ж ему, гаду, во всем верили! Мы ж его дважды на ответственные посты избирали! А он?!

У Пака в голове помутилось. Все перемешалось в его мозгу - и покаяния массовые, - и клятвы, и мольбы, и признания Бубы, и треск горящей трибуны, и упорхнувшие в неизвестном направлении голуби мира, и предупреждения карлика-мудреца все!

- Ежели вы сей минут не заткнетесь, - сказал он, наливаясь злобой, - я вас обоих к едрене фене! Укокошу, гадом буду!

Хреноредьев погрозил ему обрубком пальца.

- Не-е, Хитрец, тут железные нервы нужны! Иначе он нас заново обдурит! И сдаст врагам тепленькими!

- Прошу предать меня всенародному презренью, покарать сурово и на первый раз простить, - предложил Чокнутый.

- Больно мудрено загнул, - сказал инвалид. Пак его остановил, сунул железяку под нос, чтоб не возникал. Задумался. Думал он минут шесть с половиной, потом молвил:

- Не-е, Хреноредьев, в словах этого врага есть доля правды. Первым делом мы его предадим...

- Как его?! - привстал Хреноредьев.

- ...презрению предадим! - пояснил Пак. - Ты его презираешь?

- Презираю, едрена вошь! - твердо произнес Хреноредьев. Как шпиона, врага, лазутчика, диверсанта и оскорбителя честных людей презираю Бубу Чокнутого до глубины своей бездонной души. Все!

- И я его презираю! - сказал Пак. - Значит, с первым делом мы совладали, презрению его предали, верно?

- Верно, - вздохнув, согласился Хреноредьев.

- Конечно, верно, - подытожил сам Буба.

- Теперь нам остается что?

- Что? - переспросил туповатый инвалид.

- Покарать! А потом простить! - разъяснил умный Пак.

- И это дело!

- Только быстрей давайте! - Бубу охватило нетерпение.

- Ладно, щя мы тебя покараем, - Пак почесал голый лоб, поглядел по сторонам. - Ну, Хреноредьев, чего встал? Давай карай!

Хреноредьев понял все так, как, наверное, и следовало понять. Он поднял свою огромную дубину. Размахнулся. И ударил стоящего у дерева Бубу Чокнутого прямо по макушке. Тот лишился чувств, голова его свесилась на грудь, ноги подогнулись.

- Покарали, - произнес Хреноредьеа важно, с чувством выполненного долга.

- Покарали, - как-то смущенно согласился с ним Пак.

Они посмотрели друг на друга.

- Ну, а когда прощать-то станем, едрена-матрена? - задался вопросом Хреноредьев.

Пак снова почесал лоб.

- Погодим немного, - сказал он, все взвесив и разложив по полочкам, - вот прочухается, тогда и поглядим, прощать его или нет.

- Разумное решение, едрит мя по башке! - заключил Хреноредьев Он был уверен, что Буба не очухается никогда. А если и очухается, так уж точно чокнутым!

- И все же мы с тобой, хрен старый, поспешили! - сорвался вдруг Пак. - Такого общественника обидели. Ну и что, что он враг и лазутчик, старая ты хреноредина, зато душа-то какая была?!

Хреноредьев выпучил рачьи глаза и набросился на Пака с кулаками. Но не успел первый удар обрушиться на выпуклую Пакову грудь, как Хреноредьев вдруг замер, позеленел, схватился за сердце. И шмякнулся как подкошенный на траву.

- Ты чего? - заволновался Пак.

- Помираю, - синюшными губами простонал Хреноредьев, - От незаслуженных обид и оскорблений помираю, едрена...

Пак видел, что трехногий инвалид не шутит, что дела его плохи. Но ему до того надоела вся эта бестолковая возня и суета, из которой складывалась его непутевая жизнь, что он вместо того, чтоб оказать хоть какуюто помощь, отвернулся, плюнул под ноги. И пошел резким, все убыстряющимся шагом к той самой далекой лужайке, на которой резвились туристы мужчины, женщины, дети. На ходу он встряхнул железяку, выставил ее стволом вперед. Бить! Всех подряд бить! Убивать! Одного за другим! Без жалости и пощады! Как мокриц поганых! Как слизней!