Юрий Петухов - ЧУДОВИЩЕ (сборник)

Чудо было невозможно — для него не оставалось места в этой Вселенной, для него почти не отводилось времени, ведь мир должен был погибнуть через каких-нибудь семнадцать-восемнадцать миллиардов лет. Но чудо свершилось.

Гун Хенг-Орот Две тысячи семьсот тринадцатый по рождению и четырнадцатый из "осужденных к смерти", Великолепный и Навеки-Проклятый, оживал. Его воскрешение было медленным и мучительным. Каждой клеткой своего могучего тела он ощущал нестерпимую боль.

Эта жуткая, дикая боль нахлынула на него еще прежде, чем он обрел память, прежде, чем возвращающееся сознание уверило его: жив, жив, жив! Он бился в конвульсиях, проклиная все, что можно проклясть, и страстно желая умереть снова. Он терпел, когда его пытали электрическим током и жгли плазмой, он лишь хрипел и ругался про себя, когда его конечности обливали сжиженным газом и прощупывали мозг нейрощупом. Сейчас он не мог терпеть. Эта пытка была непереносима!

Внутренняя обшивка саркофага сдерживала и смягчала конвульсивные удары тела. Иначе сам воскресающий вновь умертвил бы себя. Он бил головой из стороны в сторону в тщетной надежде, что пробьет обшивку и размозжит виски о какой-нибудь острый угол или выступ. Но в саркофаге все было предусмотрено на такой случай, никаких выступов внутри него не было, а упругий пластик обшивки не взял бы и плазменный резак.

Казалось, конца не будет страшной муке. Будто какая-то дьявольская сила вселилась в организм и разрывала, раздирала его изнутри миллионами раскаленных щипцов и клещей, пронзала миллиардными остриями тупых и иззубренных шил. Кровь вскипала и рвалась наружу из вен, артерий, она распирала сердце, которое и без того готово было лопнуть, разорваться от невероятного напряжения. Мука была ужасная! Но и ей пришел конец. Гун Хенг в невыносимом исступлении выгнулся насколько позволяло пространство внутри саркофага, чуть не искорежив себе при этом хребет и едва не свернув шею, вырвал из невидимых оков правую руку, сводимую немилосердной судорогой, но не успел ею сжать собственное горло, как внезапно обмяк и стих. Он потерял сознание, а вместе с ним и все ощущения боль, отчаяние, леденящий ужас и еле-еле пробивающееся сквозь все это: жив, жив, жив!

Очнулся он совершенно обессиленным, в холодном поту. Крышка саркофага была откинута, и ничто не мешало ему подняться, выйти или хотя бы выползти из этого собственного, какого-то ирреального, развалившегося гроба. Но он лежал и смотрел в тусклый ребристый потолок капсулы, не замечая даже нависшего над самым лицом шланга-соска с питательной смесью. Ни радости, ни даже удовлетворения от свершившегося чуда Гун Хенг-Орот Две тысячи семьсот тринадцатый, Навеки-Проклятый, не испытывал. В эти минуты ему было на все и на всех наплевать. Даже на самого себя.

Сколько же прошло времени? Час, день, секунда? А может, миллионы, миллиарды лет? Он не знал. Капсула была «вечной», так было задумано. С ней ничего не могло случиться до последнего взрыва Вселенной, до космического Апокалипсиса. Сам же Гун не ощутил прикосновения Времени. Для него между Умертвлением и Воскрешением не прошло и мига.

Последнее, что ему запомнилось из предыдущей жизни, было хрящеватое зеленое лицо Верховного Судьи, зачитывавшего приговор. Судья не осмелился приблизиться тогда к распахнутому саркофагу, и его показывали с экрана, крупно, Гун запомнил каждую черточку этой высохшей маски, самые неуловимые и тонкие интонации скрипучего голоса отпечатались в его мозгу. И особенно последняя фраза: "…предается вечному проклятию во всем существующем мире, во всех его измерениях от сего момента и до окончательной гибели, и приговаривается к Условному Умертвлению". Затем металлически проскрипело: "Приговор приведен в…". Крышка саркофага захлопнулась. Все исчезло. Но прямо следом, тут же накатила невыносимая боль.

Гун знал, что ни о каком прощении не могло быть и речи, что он очнулся не на своей планете, не в своей Системе, что случившееся — самое настоящее Чудо. Но он еще пребывал в полнейшей прострации.