Юрий Петухов - Наемник

Сигулий смотрел молча и укоризненно, слов не было нужно. С мечом Даброгез расставался с большой неохотой, но сделал это сразу же, без раздумий.

- Мне есть что сказать, - проговорил он, - а тебе услышать.

Сигулий указал глазами на дверцу за своей спиной. Встал. Стражники с топорами расступились. За дверью оказалась крохотная, три шага на четыре, плохо освещенная комнатушка. По стенам висели шкуры и рога. "Охотничьи трофеи, - печально подумал Даброгез, - как бы самому тут трофеем не остаться!"

Сигулий уселся на грубо сколоченный низкий стул. Даброгезу сесть не предложил. Тот устроился сам, на скамье, что стояла у стены. На лице Сигулия не было ни малейших признаков удивления, тревоги, интереса, оно было безразличным.

- Говори.

Даброгез откинул полы плаща, уперся спиной в рыжий олений мех. Сигулий предстал перед ним в своем другом обличье - это был не юродствующий, кривляющийся царек, как там, в зале, и не глуповато-напыщенный властелин, каким показался с самого начала. Даброгез увидел, что это именно тот, с кем можно иметь дело, тот, кого он искал. Слова варвара-алемана колыхнулись в мозгу с сарказмом: "Иди и ищи свое место!" Все, нашел! И он решил окончательно, да и к чему теперь, наедине с этим неглупым узурпатором, темнить и отдавать дань этикету.

- Через месяц, год, может, пять лет, - начал он резко, здесь будут франки. Я знаю, что говорю. Я видел их в разных местах. Это будет конец всему.

- В этом мире располагает Бог, а наша участь - предположения, - отозвался Сигулий. Одутловатые веки почти прикрыли его зрачки, слившись с набрякшими мешками под глазами. - По волнам плывем.

- В наших силах плыть по волнам в угодном Всевышнему направлении.

- И слишком мудрено говоришь для солдата...

- Ты понимаешь меня. Нашествия германских племен не остановить - ни ты, ни вся Галлия с Аквитанией и бургундами вкупе не задержат их ни на один день. Рим пал, а был не так уж слаб...

Веки дрогнули, приподнялись.

- Пугаешь?

- Нет. Разве посмел бы я прийти для того, чтобы пугать? Слушай, Галлия охвачена бунтами, ересь взбудоражила страну, перевернула все, обессилила все, к чему прикоснулась. - Даброгез говорил ровно и размеренно, лишь пальцы теребили складку плаща.

- Я посажу на кол этого мозгляка-проповедника.

- Их сотни, а может, уже тысячи. Они и им подобные, не подозревая того, играют на руку германцам. Ты знаешь сам.

Сигулий снова прикрыл глаза, провел ладонью по обширному животу, прихлопнул.

- Да, я знаю, что творится в моей стране, не ты ли будешь поучать меня, чужеземец? Ты ведь и сам варвар?

Даброгез поежился, серые глаза его подернулись пеленой.

- Ты прав. Но не о том речь. Я хорошо знаю Рим: и метрополию, и провинции. Изнеженные патриции так не знают своей страны, как я. И я знаю варваров. Ты угадал - я варвар, но не франк, не алеман, не вандал... И мои сородичи добивали Империю, их было меньше, чем германцев, они пришли из других земель - ты не слыхал о них. Я - варвар, и я - самый зрячий изо всех римлян. Не гордыня и грезы движут мною - расчет и уверенность.

Сигулий молча встал, отошел в угол, погрел руку над пламенем толстой сальной свечи.

- Скоро зима, - проговорил еле слышно, будто самому себе.

Сверху, с темного отсыревшего потолка, капало. Даброгез дождался, когда глаза Сигулия снова встретятся с его взглядом.

- Галлия обречена, как был обречен и Рим. Лавину нельзя остановить, когда она волей рока низвергается вниз. Нельзя! Но внизу она рассыпается на камни, валуны, песок и пыль. Они не страшны даже ребенку - стоит им только застыть. Волны разбивают самые крепкие корабли, но сами разбиваются о скалы - и остается жалкая, бессильная пена. Лавина варваров рассыпалась по метрополии. Волна их мощи разбилась о Рим. Да, сокрушила его, но и сама обратилась в пузырящуюся пену.

В свете свечи на лице Сигулия заиграли резкие тени. И снова на Даброгеза смотрели безучастные глаза распятого префекта. Сколько он уже встречал таких глаз!

- Ты не просто солдат, ты не в охрану наниматься пришел, - сказал вяло Сигулий, и неожиданно недобрая ухмылка скривила его губы. - А что ты сделаешь со мной потом, после осуществления своих планов?

Даброгез не ждал подобного вопроса. Но был готов ко всему.

- Я верю в твой разум, - сказал он сдержанно, - верю и в то, что ты сам о себе позаботишься. А я, разве я дал повод усомниться в себе? Кто еще вот так, с ходу и начистоту, выкладывал свои намерения перед тобой?!

Сигулий заерзал.

- Я не люблю многословия, говори проще, - сказал он тихо, и маска равнодушия спала с лица, высветив цепкие, колючие глаза.