Сейчас Макс говорил нараспев чудным загробным голосом и я догадывался, что это как раз и есть его мужской волевой гипноз, который, по его словам, стоит ему жуткой потери энергии и который он включает только, когда не ладятся амурные планы. Что с ним бывает, впрочем, не часто.
Девушка говорила на сносном английском:
- Итак, мистер-вандерфул, вы полагаете, я совершенно 'вел-дан' н готова? Куда-с прикажете - на ту кровать или на эту?
- Нет, зачем же вы так... - бубнил Макс. - Ничего я такого не думаю...
Я зашторился, как мог, прикидывал - сколько времени мне придется скрываться, балансируя на одной ноге... Как тут враз балконные дверцы предо мной распахнулись. Увидев меня, Макс присвистнул, но девушка, по-моему, напротив, не удивившись нисколько, захлопала в ладоши. Даже спросила взглянуть на мои эксерсизы.-Со знанием дела, - похвалила она. нОтсюда неплохой вид. Вы, конечно, имели в виду писсаровский Бульвар Капуцинов? Или 'После дождя' Марке?
Она, будто читая мои мысли, высказала ряд уместных наблюдений о вынужденной роли копииста, о безнадежной изъезженности сюжета и дала мне свою визитную карточку - 'лавки древностей' где-то в Марэ, у пляс деВож. То была Люсиль. Лулу.
Макс тем временем, потратив нервную энергию, щеки в сахарной пудре, демонстративно поедал эклеры и наполеоны и, когда Лулу уже прощалась, благодарила его за прогулку, приглашала на ответный визит, он с полным ртом только мычал 'мерси', непреклонно продолжая жевать.
На следующий день я планировал побывать в квартале Марэ. Почему бы нет?
Макс отказался, сказал: - Джек, я не фраер. Меня можно кинуть раз, но не больше. Кто она, художница? Вот ты и займись, а я - пас.
...Косой свет заходящего солнца шелушил стены, вспыхивал на фрамугах, придавал деревьям и прохожим золотой ореол, заливал тротуар яркой лавой и рисовал изящные, но, по-существу, все те же копиистские работы. Под уличными арками длинной проходной галереи блестели рыцари в латах, тянулись магазинчики антиквариата, импровизированные прилавки, напоминающие блошиный рынок. Дело было к закрытию; продавцы вытаскивали наружу дровяные ящики, устраивались на пикник. Еда подавалась без церемоний, в собственной упаковке, в пакетах,в слюдяных облатках. Щелкали пробки бутылок. Из сумрачной глубины лавки древностей, полной непременных китайских вазонов,фигурной бронзы и вычурных рам, появилась Лулу с восьмерками венских стульев в руках. Один тут же протянула мне.
Чокались, ломали теплый хлебный багет, отковыривали на него ломти розового пате и мелового козьего сыра. В звездной ночи, осушив несколько трехлитровых канистр, говорил,и все разом и все сказанное казалось остроумным, смешным, и я сам, рот до ушей, голова- в бутафорском рыцарском шлеме,что-то по-французски доказывал соседям. Никто невыделял меня, я не был позорным туристом, пришельцем, каких в городе пруд пруди. Вроде галдящих прохожих, что с ослиными криками 'ия-ия' фотографировались на моем фоне. Лулу, будто невзначай, чтобы я не видел, посматривала на меня; так близорукий смотрит на картину-загадку, то скептически, то с удивлением и прищуром. Нутром я чуял эти быстрые взгляды и то, как они прогрессировали. В Америке я отчаялся понимать женские знаки, примирясь, что и мои сигналы для американок, что об стенку горох. Тут же шла азбука на понятном, давно знакомом мне языке.
Ночью мы набились в консервную банку Ситроена, я на чьих-то коленях, кто-то на моих. На углах, постепенно разгружая машину, прощались по-французски, с тройными клевками - щечка к щечке. Прощаясь последним, я сломал ритуал, впившись в мягкие губы Лулу. Не планировал, но был сладостно пьян - такое имелось удобное алиби. Работало не сознание, скорее, все та же азбука Морзе. Главное не это; главное то, что ответ сошелся: Лулу обвила мою шею, не отпуская. Она привезла меня к себе. Нажала выключательн на короткий момент осветилась слабосильной лампой дверь к консьержке, старый подъезд, клетушка трясущегося сетчатого лифта, клетушка квартирки. По-хозяйски, она забрала у меня из рук уже пустую бутыль. - Ты первый, - и втиснула меня в огороженный угол, в парижские удобства, в то,что можно было б назвать совмещенным санузлом. С большой натяжкой. Там за все надо было тянуть н туалет и душ на цепочке, клеенчатые завеси на веревочке... Зато какой шарм н детали интерьера, все без исключения, демонстрировало гармоничный рисунок н мелкий цветочек. Розовое с голубым.
В углу, у тахты, мое внимание привлек длинный рулон. Я развернул его и обнаружил литографический план города Парижа семнадцатого века.
Читать дальше