Эллис Питерс - Монаший капюшон (Хроники брата Кадфаэля - 3)

Что же касается Меурига, разыскиваемого за убийство по всему Уэльсу, то напасть на его след так и не удалось, и надежды на поимку беглеца таяли с каждым днем. Правда, один священник, который вел отшельническую жизнь в Пенллине, дал знать, что он исповедовал Меурига в своей хижине и тот добровольно сознался в совершенном преступлении, однако это вряд ли могло помочь преследователям, поскольку беглец давно уже ушел и оттуда. Не приходилось рассчитывать и на то, что Овейн Гуинеддский позволит англичанам ловить беглеца, укрывшегося в его владениях, тем паче, что тот ему ничем не насолил: проморгали пташку - сами виноваты.

Все и впрямь складывалось как нельзя лучше. Кадфаэль возился с овечками и был доволен и счастлив, справедливо полагая, что заслужил право на это безмятежное уединение. Он и думать не хотел о том, что творится на всем белом свете. Если он и сокрушался, то только о том, что глубокий снег, засыпавший все горные тропы, лишил его возможности навестить Ифора, сына Моргана. Монах считал своим долгом попытаться хоть как-то утешить старика. Понятно, что его слова - слабое утешение, но и малой возможностью пренебрегать не следует. Правда, Ифор многое повидал на своем веку, а древние старцы стойко переносят удары судьбы.

Рождественское утро порадовало братьев: овечки принесли троих ягнят, причем одна родила двойню. Овец, вместе с приплодом, перенесли в хижину и окружили заботой, ведь некогда эти невинные создания разделяли ясли с младенцем Иисусом под светом Вифлеемской звезды. Брат Барнабас окончательно поправился, он не спускал ягнят с колен, укачивал их могучими руками и гордился малышами, словно это были его собственные дети. В веселии и радости провели братья Христов праздник, и Кадфаэлю приспело время возвращаться в Шрусбери. Брату Барнабасу помощь лекаря больше не требовалась: другого такого здоровяка и на двадцать миль в округе не сыщешь.

Спустя три дня после праздника наступила оттепель, тропы очистились от снега, и брат Кадфаэль, оседлав своего мула, двинулся на юг, в Шрусбери.

Путь вышел долгим, потому что монах не поехал прямиком в Ровентри, а выбрал кружную тропу. Он решил, как уже давно собирался, завернуть к Ифору, сыну Моргана, а уж потом срезать путь на восток от Кросо и выехать на главную дорогу у самого города. Что поведал монах Ифору и что ответил ему старец, так и осталось между ними. Однако когда Кадфаэль оседлал своего мула и покинул дом старика, на сердце малость полегчало и у него, да и у оставшегося в одинокой хижине Ифора.

Из-за того, что пришлось сделать крюк, Кадфаэль добрался до города лишь с наступлением сумерек. Мул неторопливо процокал копытами по западному мосту и затрусил по оживленным улочкам Шрусбери, заполненным горожанами, вернувшимися после праздников к обычным делам. Было уже поздно, и Кадфаэль отказался от мысли свернуть в сторону от Вайля, хотя и предвкушал удовольствие от встречи с маленькой домовитой хозяюшкой Элис и всем семейством Белкота, в дом которого вернулся мир. Ничего, это еще успеется. Эдви, надо думать, давно уж освободили от обещания не казать носу из дому, и теперь он снова неразлучен со своим юным дядюшкой - в работе, веселье, а то и в какой проказе - дело ведь молодое. Вот будущее манора еще не было окончательно определено. Оставалось надеяться, что законники не промурыжат этот вопрос Бог весть сколько времени, рассчитывая погреть руки на тяжбе, прежде чем кто-нибудь получит наконец право вступить во владение землей.

Глазам монаха открылась излучина Вайля. День подходил к концу, но еще не совсем стемнело, когда Кадфаэль выехал за городские ворота и поехал по навесному мосту, ведущему к аббатству. Тому самому мосту, с которого обиженный Эдвин швырнул в воду свой так и не преподнесенный отчиму дар. Дальше тянулась дорога, а справа виднелся дом, в котором, наверное, и сейчас живет Ричильдис. Серебристая поверхность пруда тускло поблескивала в сумерках. За прудом высилась монастырская стена, западный фасад аббатской церкви со входом для прихожан, и наконец справа показались монастырские ворота и сторожка привратника.

Монах свернул к сторожке и остановился в изумлении, ибо никак не предполагал, что будет встречен такой суматохой. Привратник стоял перед распахнутыми воротами, причесанный, разрумянившийся и важный, как будто ожидал прибытия по меньшей мере епископа, а монастырский двор был полон народу: братья и послушники озабоченно сновали туда-сюда или, сбившись кучками, возбужденно переговаривались, живо оглядываясь на всякого, кто приближался к воротам. Появление всадника на муле вызвало очередной всплеск оживления, которое, впрочем, улеглось, как только в нем узнали брата Кадфаэля. Даже мальчишки-ученики высыпали во двор и толпились возле сторожки, перешептываясь и переглядываясь. У дверей странноприимного дома сгрудились постояльцы. Брат Жером, взгромоздившись на какую-то колоду, деловито отдавал распоряжения направо и налево, не забывая при этом время от времени оглядываться на ворота. Он и раньше-то вечно корчил из себя важную персону, а теперь, похоже, прыти у него изрядно прибавилось.