Филип Фармер: Мир Реки: Темные замыслы

У всех людей к запястьям были пристегнуты точно такие же цилиндры.

Неуверенно он поднялся на ноги. Сердце его билось все быстрее.

И остальные тоже вставали. На лицах у многих застыло нескрываемое изумление. Кое-кто выглядел испуганным. Глаза людей были широко раскрыты, грудь сильно вздымалась и опадала, они тяжело, с присвистом дышали. Некоторые так дрожали, словно их обдувал ледяной ветер, хотя воздух был приятно теплым.

Странной, по-настоящему чужой и пугающей была почти полная тишина. Никто не произносил ни слова, раздавался только шум дыхания тех, кто находился поблизости, потом послышался легкий шлепок — это мужчина шлепнул себя по ноге, потом присвистнула женщина.

Люди стояли, широко раскрыв рты — так, словно собирались что-то сказать.

Потом они задвигались, стали смотреть друг на друга, порой подходили один к другому поближе, чтобы прикоснуться к незнакомому человеку. Люди шаркали босыми ногами, поворачивались в одну сторону, потом в другую, глазели на холмы, на деревья, усыпанные огромными, ослепительно яркими цветами, на покрытые лишайниками высоченные горы, на искрящуюся зеленоватую реку, на громадные камни, похожие на грибы, на ремешки и серые металлические контейнеры.

Кое-кто ощупывал лысые головы и лица.

Все погрузились в бессмысленные движения и молчание.

И вдруг женщина стала кричать. Она упала на колени, запрокинула голову и завыла. В тот же миг кто-то еще завыл — далеко, у берега реки.

Вышло так, словно крики этих двоих стали сигналами. Или будто у этих двоих были ключи от человеческих голосов и они отперли их.

Мужчины, женщины и дети начали кричать, вздымать к небу руки в молитве, бросаться на траву и прятать в ней лица, будто пытались спрятаться на манер страусов, или катались по траве туда-сюда и лаяли, как собаки, или выли, как волки.

Страх и истерия захватили и Бёртона. Ему тоже захотелось пасть на колени и начать молиться о спасении от Суда. Он жаждал милосердия. Он боялся увидеть слепящий лик Господа, который мог явиться над горами, — лик, который был бы ярче солнца. Он оказался не так храбр и безгрешен, как думал о себе. Суд был бы так ужасен, так бесповоротно окончателен, что ему не хотелось даже думать о нем.

Когда-то он фантазировал о том, что стоит перед Богом после своей кончины. Он представился себе маленьким и голым, стоящим посреди широкой равнины, похожей на эту, но он был там один-одинешенек. И тогда Бог, огромный, как гора, шагнул к нему. А он, Бёртон, не тронулся с места и с вызовом смотрел на Бога.

Тут Бога не было, но Бёртон все равно бросился бежать. Он мчался по равнине, толкая мужчин и женщин, на кого-то наскакивал, через кого-то перепрыгивал, и они катились по траве. Он бежал и вопил: — Нет! Нет! Нет!

Руки его бешено размахивали, словно крылья ветряка, отгоняя невидимые страхи. Цилиндр, пристегнутый к запястью, вертелся и мотался из стороны в сторону.

Когда он устал так, что уже не мог кричать, когда ноги и руки его налились свинцом, а в легких разгорелся пожар и сердце готово было выскочить из груди, он бросился на траву под ближайшим деревом.

Отлежавшись, он сел и повернулся к равнине. Люди перестали кричать и выть — теперь они все наперебой болтали. Большей частью они разговаривали друг с другом, правда, казалось, друг друга не слышали. Бёртон не различал отдельных слов. Кое-кто из мужчин и женщин обнимались так, будто были знакомы прежде, и теперь прижимались друг к другу, словно хотели друг друга уверить в том, что они именно те, знакомые, и в том, что существуют наяву.

В огромной людской толпе были и дети, но ни одного младше пяти лет. Как и взрослые, они были лысы. Половина детишек плакали, усевшись на траву. Другие тоже плакали, но при этом бегали туда-сюда, заглядывали снизу вверх в лица взрослых — наверняка искали родителей.

Бёртон стал дышать спокойнее. Встал и посмотрел по сторонам. Дерево, под которым он стоял, оказалось красной сосной (ее порой ошибочно называют норвежской) высотой примерно в двести футов. А за сосной стояло дерево, которого Бёртон никогда в жизни не видел. Он вообще сомневался, что такое дерево растет на Земле (он был уверен, что сам находится не на Земле, хотя и не понимал, откуда у него такая уверенность). У дерева был толстый, сучковатый черный ствол и множество толстых ветвей, усеянных треугольными листьями длиной в шесть футов — зелеными с красной бахромой. Дерево возвышалось футов на триста. Росли тут и другие деревья, похожие на бархатные и белые дубы, пихты, тисы и широкохвойные сосны.