Рэй Брэдбери - Сборник 11 ВОЖДЕНИЕ ВСЛЕПУЮ

– Простите, – начала она, потом отшатнулась, но тут же взяла себя в руки. – Вы не подумайте, что я сумасшедшая. Скажите, вы случайно не…? Наверняка я ошиблась, но вы случайно не Чарли Макгро?

Я пришел в замешательство, а она, пристально вглядываясь в мое постаревшее лицо, пыталась отыскать хоть какую-то знакомую черточку.

От моего молчания ей стало неловко.

– Нет, я, в общем-то, была уверена, что это не вы, – сказала она.

– Что ж поделаешь, – ответил я. – А кто он такой?

– Ох, – вздохнула она, опустив глаза и подавив что-то похожее на смешок. – Не знаю, как объяснить. Мой молодой человек – так, что ли, только это было давным-давно.

Я взял ее за руку и немного задержал в своей.

– Жаль, что это не я. Мы с вами, наверно, многое смогли бы вспомнить.

– Может быть, даже слишком. – У нее по щеке проползла слеза, и она отстранилась. – Ну, нельзя объять необъятное.

– Это верно – нельзя, – повторил я и бережно отпустил ее руку.

Почувствовав нежность в моем движении, она решилась на последний вопрос.

– А это точно не вы?

– Хороший, видно, парень был этот Чарли.

– Лучше всех, – ответила она.

– Ну что ж, – проговорил я, помолчав, – прощайте.

– Нет, до свидания.

Развернувшись, она побежала наверх и с такой скоростью взлетела по лестнице, что едва не упала. На площадке она внезапно обернулась – глаза у нее сияли – и помахала. Я не собирался отвечать, но рука сама взмыла вверх.

Потом я целых полминуты стоял на месте и не мог пошевелиться, будто прирос к тротуару. С ума сойти, подумал я, угораздило же меня сломать то хорошее, что было в жизни.

В бар я вернулся уже перед закрытием. Почему-то пианист еще не ушел; видно, его не слишком тянуло домой.

После двойного бренди, сидя за кружкой пива, я сказал ему:

– Играйте что угодно, только не это: "Но если она осталась нынче одна, пусть ей Судьба укажет путь ко мне".

– Что это за песня? – спросил пианист, не снимая рук с клавиш.

– Точно не помню, – ответил я. – Что-то там… про эту… как же ее? Ах, да. Салли.

На океанской набережной стоит единственный в своем роде книжный магазин, где слышно, как бьются о парапет волны прилива, сотрясая и стены, и книжные стеллажи, и покупателей.

Освещение в магазине скудное, кровля – жестяная, но при этом в продаже имеется десять тысяч томов: с них, правда, приходится сдувать пыль, если хочешь полистать страницы.

Впрочем, мне больше по вкусу та стихия, которая бушует не внизу, а наверху, когда оркестры грозовых струй колотят по листам жести, словно исполняя произведения для барабанов и цимбал под аккомпанемент пулеметной очереди. Когда в полдень ночная тьма вдруг заполняет мир (а то и душу), я, как Измаил 14, бросаюсь в то место, где штормит внизу и штормит вверху, а звон жестяного бубна отгоняет вредных личинок, чтобы те не причинили вреда забытым писателям, построившимся в шеренги. Освещая себе путь улыбкой вместо карманного фонаря, я неспешно брожу вдоль этих рядов.

– В один из таких дней, собравшись подышать озоном, я подъехал к магазину "Белый кит" и медленно двинулся в сторону входа. Обеспокоенный водитель такси бросился следом, раскрыв у меня над головой зонт. Я отвел его руку:

– Благодарю вас. Мне полезно промокнуть!

– Ненормальный какой-то! – буркнул таксист и укатил прочь.

Промокнув, к вящей радости, до нитки, я нырнул в магазин, отряхнулся, словно пес, и остановился с закрытыми глазами, чтобы послушать, как ливень барабанит по жестяной кровле.

– Откуда начать? – спросил я у темноты. Слева, подсказало наитие.

Я двинулся в ту сторону, и ритмы штормового тамтамбурина (какое точное слово: тамтамбурин!) почему-то привели меня к стеллажам со старыми школьными ежегодниками – от таких изданий я всегда шарахаюсь, как от погоста.

А ведь книжные магазины – это, по сути дела, кладбища, где покоятся бивни старых слонов.

В тот раз я со смутным беспокойством порылся в школьных ежегодниках и прочел надписи на корешках: Берлингтон, штат Вермонт; Орандж, штат Нью-Джерси; Росуэлл, штат Нью-Мексико – огромные сэндвичи с реликвиями пятидесяти штатов. У себя дома я даже не притрагивался к моему собственному, богом забытому экземпляру, который тоже спал вечным сном, храня в себе, как в космической капсуле, рукописные свидетельства времен Великой депрессии: "Обломись, ботаник. Джим"; "Живи долго и регулярно. Сэм"; "Писатель из тебя выйдет хороший, а любовник хреновый. Фэй".