Софья Непейвода - Наследники предтеч. Поиск пристанища

Несмотря на возражение, в глубине души я понимала, что в любом другом случае кто-то останется обиженным.

Большинство остальных учёных высказались за двойную терминологию, после чего приступили к её обсуждению. Спор затянулся на несколько часов. В результате мы приняли решение троллям и их здоровым сородичам присвоить уже высказанное каким-то активистом и распространившееся в сети название «Homo alterus» — человек изменённый (автор термина не подозревал, что на планете не один, а три разумных вида и, соответственно, имел в виду всех переселённых). Больше других за то, чтобы назвать троллей «изменёнными», ратовали мы с Ильей, а Росс, Маркус и Сева активно возражали, желая, чтобы данный вариант достался их виду. После долгих споров «людей» назвали Homo oculeus. Идею подал Росс, вспомнив, что у его вида в лобной части, между полушариями мозга выступает округлое образование, по форме отдалённо напоминающее глаз. А вот на дословный перевод никто не согласился, в результате бытовым русским (а, точнее, керельским) термином назначили — «человек лесной». Я яростно отстояла право на красивое латинское название своего вида — Homo nebulosus — человек туманный, но вот на бытовое запала уже не хватило, в результате «перевод» звучал гораздо примитивнее и даже немного обидно — зверочеловек.

После того, как мы определились с терминологией, всё вернулось на круги своя, даже Игорь продолжал говорить о моем виде, как об оборотнях, и лишь Сева непреклонно соблюдал установленные им самим правила. Причём, когда он говорил о каком-то конкретном виде, то использовал латинское название, а в других случаях отзывался обо всех одинаково, как о людях. Мало того, в разговоре инженер пытался и других приучить к этим терминам, но, быстро убедившись в бесплодности увещеваний, начал делать вид, что не понимает о ком речь, стоило кому-то сказать про оборотня или тролля.

Вообще, после возвращения поведение инженера кардинально изменилось. Проснувшись, он разворачивал бурную деятельность: добровольно ломал хворост для костра, сделал два стеллажа и низкий столик на второй этаж; набрав на привале лозы, учился плести корзины; что-то старательно вырезал из дерева и бамбука и даже затеял ремонт крыши, хотя, на мой взгляд, она в этом ещё не нуждалась. Выбившись из сил, Сева смывал пот водой из плошки (купаться в реке он не рисковал, чтобы не стать добычей пираний) и отправлялся на заслуженный отдых. Инженер уставал настолько, что иногда с трудом добирался до своей постели. Но несмотря на это, как только у него появлялись хоть немного сил, всё начиналось сначала. Наконец, через три дня, за завтраком он торжественно объявил:

— А у меня молоко пропало! — и взглядом призвал оценить его достижение.

— Поздравляю, — неуверенно сказала я.

— Ты ради этого всё время вкалывал? — поразился Росс. — Да я лучше детей кормить буду, чем так надрываться!

Остальные промолчали, но на их лицах отразилось согласие с зеленокожим.

— Теперь всё как раньше будет? — с надеждой предположил Игорь.

— Почти, — улыбнулся Сева.

— Как думаешь, у него от того, что он надрывается, молоко пропало? — обеспокоенно спросила я Надю, когда мы остались наедине. — Он себе-то не навредит?

— Или от этого, или от стресса, — вздохнула собеседница. — Но его, похоже, не остановить.

И действительно, инженер продолжал вести очень активный образ жизни, начав даже в свободное время выполнять разные физические упражнения. Только через неделю Маркусу удалось вернуть Севу к исконному роду занятий посвящённых. Оказалось, что наш инженер очень увлекающийся и азартный человек: занимаясь тем, что его действительно интересовало, он легко забывал даже о сне и пище, так что приходилось каждый раз обращать внимание на то, что неплохо бы отдохнуть и перекусить, и в ответ выслушивать обиженные комментарии. Увлёкшись творческим заданием, Сева расслабился, и молоко вновь появилось, но инженер настолько погрузился в мир идей, что его это уже не взволновало.

Джунгли остались позади, теперь вокруг простиралось зелёное море травы, над которым изредка возвышались небольшие рощицы и отдельные деревья. Большую часть побережья покрывали заросли кустов, в том числе несколько видов с гибкими, хорошо подходящими для плетения прутьями. Папортошка в степной местности не росла, как, впрочем, и большинство других знакомых продуктов, зато мы каждый день обнаруживали что-то новое, так что в пищевом плане ситуация не ухудшилась. Непривычно яркий из-за отсутствия зелёной защиты свет наступающей «лунной ночи» причинял дискомфорт, поэтому многие сплавляющиеся на открытых плотах обзавелись шалашами или плетёными навесами.