Николай Гацунаев - Экспресс «Надежда»

Перед глазами возникали то гигантский костер на запруженной людьми площади Цветов в Риме, то яма, в которой стоит Миклош Радноти, снизу вверх глядя на целящихся в него эсэсовцев. Странно, о себе он в эти минуты не думал. С ним все ясно: протаранить «мессер» до того, как тот успеет сбить курбатовский «ил», а там будь что будет.

За иллюминатором тянулся знакомый с детства пейзаж: барханы, солончаки, такыры… Потом из-за горизонта взошла огромная кровавокрасная луна, и он вдруг успокоился. Тщательно побрился перед зеркалом. Принял душ. Оделся. Сел в кресло, положил на колени планшет. И стал ждать.

— Товарищ!

Зарудный с трудом разлепил веки и тотчас снова зажмурился: ослепительно ярко светило солнце. Кто-то осторожно тряс его за плечо. Руперт? Но почему «товарищ»? Иван рывком вскочил на ноги и открыл глаза.

Человеку было за тридцать. Он был курнос. Из-под капюшона брезентового плаща выбивался чуб цвета спелой пшеницы. Поодаль стоял видавший виды мотоцикл с коляской. А дальше, насколько хватало глаз, простиралась выжженная солнцем равнина. На горизонте, величественно изгибаясь, брели пыльные смерчи.

Иван оглянулся. Позади был вагончик на обтянутых литой резиной колесах. К двери вела сварная металлическая лесенка и, судя по следу на пыльной ступеньке, с нее-то он только что и поднялся. Зарудный встряхнул головой, прогоняя остатки сна.

— С праздником! — Голос незнакомца был чуть хрипловатый. Доброжелательный голос. И взгляд тоже.

— С праздником? — переспросил Иван.

— Ну да. Девятое мая сегодня, День Победы. Забыл?

— К-какой п-победы? — запинаясь, спросил Иван, покачнулся, чувствуя, как земля стремительно уходит из под ног, опустил руку на поручень лесенки.

— Ну ты даешь! — добродушно восхитился незнакомец. — Крепко, видать, вчера хватанули. Ладно, давай знакомиться. Игорь, — ладонь у парня была мозолистая, твердая. Мужская ладонь.

— Иван. — Зарудный достал платок, вытер вспотевший лоб.

— Бывает, — сочувственно кивнул Игорь. — Сейчас я тебе аспиринчика дам. Глядишь, и легче станет.

Он снял плащ, аккуратно сложил, сунул в багажник коляски. Отпер висячий замок на двери вагончика, достал веник, смахнул пыль с кирзачей.

— Тут одни мужики, так что не обессудь: за чистотой сами смотрим.

В вагончике царил прохладный полусумрак. За обтянутыми противомоскитной сеткой окошками виднелась все та же плоская — ни деревца, ни кустика — равнина. Иван повесил на крючок возле двери планшет и куртку. Огляделся.

— Вот так и живем, — Игорь задернул занавеску на окне. — Да ты садись. Я утром ребят в Тулей отвез, к поезду. На праздник в Ургенч укатили. Завтра к вечеру вернутся.

«В Тулей, — мысленно отметил Иван, — к поезду. Завтра вернутся». До войны, он это знал точно, ближайшей железнодорожной станцией был Чарджоу и до нею от Ургенча надо было добираться либо пароходом, либо попутной машиной.

— Умоешься с дороги? — предложил Игорь. — Идем на кухню.

Кухонька была с гулькин нос, но опрятная и комфортабельная: газовая плита на две конфорки, кран, раковина. Над ней аптечка с зеркальной дверцей. На аптечке стакан с зубными щетками, мыльница. На стене возле плиты — шкафчик с посудой. Под окном навесной столик и три табуретки.

— Умывайся, — Игорь кивком указал на раковину. — Сейчас полотенце чистое принесу.

И как только Иван сполоснул лицо и руки, вручил ему полотенце и решительно выставил из кухни.

— Ступай в гостиную, а я тут завтрак соображу.

«Гостиная» тоже была невелика: стол, три откидных койки, платяной шкаф. На антресолях, виднелись два скатанных матраца. Третий лежал на откинутой койке, застланный байковым одеялом.

— Отдыхай, — указал Игорь на койку и включил стоявший на столе радиоприемник. — Музыку послушай. Сегодня весь день концерты будут гонять.

«Spidola», — прочитал Иван поблескивающее никелем название радиоприемника. Города на шкале настройки тоже были обозначены латинскими буквами. «Трофейный», — решил Иван, садясь на койку и вдруг весь напрягся:

— загремел в вагончике хор суровых мужских голосов.—

Игорь убавил громкость, подмигнул и отправился готовить завтрак.

Песня брала за душу, будила воспоминания, сближала дальние дали. Теперь он уже не чувствовал себя посторонним в этом поначалу чужом для него мире, нащупал связующее звено. И звеном этим была песня.