Курт Сиодмак - Мозг Донована

Он слушал с интересом, но не понимал ее. Он был бездушен. Его жизнь ничем не отличалась от работы бульдозера, старательно убирающего булыжники с одной и той же дороги.

— Если ты будешь думать только о любви, она вернется к тебе, — сказала Дженис.

Она видела перед собой меня, Патрика Кори. Ей казалось, что личность Донована всего лишь совместилась с моей, немного потеснила — и только. Сейчас Дженис хотела, чтобы Донован исчез и вместо него ответил Патрик. Она верила, что, объединив нашу волю, мы сможем преодолеть силу телепатического паралича, сковавшего мою нервную систему.

Дженис знала, что я слышу ее. Отчаявшись, она вдруг закричала:

— Патрик! Тебя спасет только вера! Помоги мне!

— Я не Патрик, — сказал Донован.

Взглянув в его лицо, она окончательно осознала свою обреченность. Его глаза не выражали ничего, кроме ярости.

— Что тебе нужно от меня? Ты хочешь причинить мне зло, как и все, кого я встречал в жизни. Все были против меня. Но ты меня не остановишь!

Он занес над ней левую руку, и Дженис задрожала от страха.

— Нет! — прошептала она.

Ее тело словно оцепенело. Бледная как полотно, она не сделала ни одного движения.

Рука Донована схватила ее за плечо. Дженис вырвалась, быстро открыла дверцу и выскочила из машины.

Она даже не крикнула. Все равно никто не пришел бы на помощь.

Донован медленно вылез из «бьюика» и начал обходить его со стороны капота.

Маленькая и хрупкая, она стояла неподвижно — только длинные каштановые волосы развевались на ветру.

Надвигаясь на нее, он, вероятно, походил на лунатика. Его левая рука сжимала нож. Правая — моток веревки.

Дженис не отступила ни на шаг. Ее голубые глаза так пристально смотрели на него, будто она хотела убить его взглядом.

Когда он занес над ней нож, она ребром ладони ударила его по запястью. В клинике ее обучали приемам самообороны на случай стычки, какие часто имели место в психиатрическом отделении.

Я кричал от ужаса, я надрывался в крике — она меня не слышала. Я должен был стать свидетелем убийства!

Она выбила у него нож, но он тут же накинул ей на шею веревку и сдавил, наваливаясь на нее всем телом. Их силы были слишком неравны.

Я молился.

— Только вера… — прохрипела Дженис.

Я уже ничего не соображал. Меня словно бросили в какое-то адское пекло, откуда я видел беззащитное лицо Дженис, задыхавшейся в моих руках.

У меня не было сил сразу осознать то, что произошло в следующую секунду. Я вдруг почувствовал боль в левом запястье, по которому ударила Дженис. Затем ощутил, как сокращаются мои мышцы. Я дышал, двигался. Подобно приливу, схлынувшему с пологого берега, силы Донована отступили, и я, Патрик Кори, вернулся в свое тело!

Я разжал пальцы. Дженис не упала — продолжала стоять, пошатываясь, глядя на меня помутившимися глазами.

Наконец она поняла. Ее губы чуть слышно прошептали мое имя, руки обвились вокруг шеи.

Я прижал ее к себе и поцеловал. У меня не было слов, которыми я мог бы выразить свои чувства. Я только знал, что обрел свободу.

Оба обессилевшие, мы сели прямо на мокрую от дождя траву. Она прижималась к моей груди, будто слушала, как бьется сердце.

Какое-то время мы не могли говорить.

Когда мои мысли немного прояснились, я встал, взял ее за руку и поднял с земли.

— Бери машину и уезжай отсюда, — с трудом выговорил я. Быстрей, пока он не вернулся.

Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.

— По-моему, он уже никогда не вернется, — сказала она.

Через несколько минут мы уже мчались в город.

Остановив «бьюик» у ближайшей бензоколонки, я заказал междугородный разговор с узловой станцией Вашингтон.

Трубку я держал долго, но Шратт так и не ответил.

20 мая

Передо мной лежит отчет Шратта — всего несколько страниц, исписанных убористым почерком. Их сегодня принесла Дженис. Прежде она не хотела, чтобы я их читал.

Дженис пододвинула мою кровать к окну, и теперь я могу любоваться тенистым парком больницы Финкса. Там по узким аллеям прохаживаются больные — те, которым скоро предстоит выписка. Одни ходят группами, о чем-то разговаривают. Другие просто греются на весеннем солнышке.

Через несколько дней я присоединюсь к ним.

Отчет Шратта читается с трудом. Он написан в спешке, иные буквы нужно расшифровывать, как китайские иероглифы. В двух-трех местах не проставлены даты.

Дженис предложила привести эти каракули в порядок, но мне хотелось видеть их такими, какими они остались после Шратта.