Лин Картер - Пираты Каллисто

Эта свита, или домочадцы, к которой теперь принадлежал и я, состояла из десятка учеников-воинов и двух десятков слуг. Ученики не его потомки, а молодые воины клана, которые у него на службе должны были овладевать искусством схваток и охоты. Очень похоже на систему, которой пользовались на Земле в средние века, когда младшие сыновья благородных семейств поступали на службу к другому лорду, получали таким образом рыцарскую подготовку, овладевали искусством вежливости, рыцарства и чести. Ученики жили с Коджей, прислуживали ему, помогали на охоте и носили его знаки.

Участок лагеря, отведенный для свиты Коджи, занимали двадцать палаток из черного войлока, расположенные двойным кольцом вокруг центральной палатки большего размера. Коджа жил в этой центральной палатке, где размещались и его сокровища. Что касается моего положения в свите Коджи, то, мне кажется, я был скорее имуществом, чем пленником, и в связи с этим я должен объяснить, что положение в племени ятунов достигалось не только воинской доблестью, но и богатством. У артроподов нет универсального обменного эквивалента типа денег, но каждый воин свиты защищает сокровища своего хозяина. Строго говоря, мы не назвали бы это сокровищами — драгоценные камни и металлы и даже предметы искусства оставляют артроподов равнодушными, — а скорее коллекцией диковинок. Редкие раковины, странно изогнутые или расцвеченные камни, необычно изогнутые куски дерева, яркие перья, черепа животных — вот что составляло сокровища, охраняемые вождем племени ятунов. Палатки его свиты напоминали галочье гнездо. И я с легкой усмешкой наконец понял свое истинное положение — я был ценным имуществом, или аматаром, Коджи.

Я был экзотической диковинкой!

Я к этому времени считал, что на Танаторе обитают только кочевые племена артроподов и я для них необычное зрелище. Только много времени спустя я обнаружил, что племя ятунов разделяет планету с тремя другими разумными расами, очень отличными от артроподов, и что именно цвет моих волос и глаз превратил меня в ценный предмет коллекции.

Первое впечатление от этих неуклюжих насекомоподобных существ — совершенно естественно, отвращение и ужас. Я никогда не боялся ползающих насекомых, но эти странные, тощие, безлицые артроподы настолько не похожи на все мне известное, что я вначале находил их отталкивающими и отвратительными.

Моя реакция в первые дни отчасти объясняется тем, что я опасался послужить главным блюдом на каком-нибудь каннибальском пиру или что меня подвергнут жестоким пыткам и ужасной смерти на алтаре неведомого божества. Но ничего подобного не происходило, и со временем я понял, что ни каннибализм, ни пытки мне не угрожают, что со стороны пленивших меня артроподов меня ждет вполне приличное обращение.

Как я уже сказал, первой моей реакцией на артроподов было отвращение, потому что я разглядел только их нечеловеческую и отвратительную сторону. Конечно, они не люди, но насчет отвратительности — вопрос сомнительный. То, что они не похожи на людей, еще не делает их отвратительными. Скоро я начал ими восхищаться. Стройные фигуры их обладали несомненной грацией, даже какой-то холодной нечеловеческой красотой. Когда привыкнешь к их высоким худым фигурам и заостренным конечностям, они приобретают выразительность статуй Джакометти или необыкновенных каменных фигур Генри Мура.

В них даже есть что-то от стройности и экономной эффективности хорошо разработанных механизмов. Мне иногда их конечности казались поршнями. У них есть что-то от бесстрастной красоты машины и какое-то скульптурное величие.

Короче, я больше не находил их страшными и не опасался за свою судьбу, пока нахожусь в их руках.

Они хорошо обращались со мной или, по крайней мере, открыто не обращались откровенно плохо. Они вообще как будто не обращали на меня внимания, занятые своей жизнью и своими делами.

Слуги Коджи, вернее, его рабы, пленные воины из враждебных кланов, кормили меня и заботились обо мне, хотя и холодно. Артроподы не знают человеческих эмоций: любовь, доброта, милосердие, дружба абсолютно чужды им. В этом есть как положительные, так и отрицательные стороны. Но, по крайней мере, если они не знали доброты, то в равной степени не знали и жестокости. Своих пленников они не пытали, не морили голодом. Лишенные благородных побуждений, они были лишены и низменных наклонностей.

После возвращения в большой военный лагерь Коджа долго допрашивал меня. Казалось, его поставила в тупик моя неспособность понять его резкий металлический язык. Не меньше поразили его и звуки английской речи из моих уст. Я попробовал также испанский и португальский, с которыми хорошо знаком с детства, произнес несколько фраз на французском, немецком и вьетнамском. Он оказался незнаком и со всеми этими языками. Наконец он ушел, оставив меня на попечении одного из своих слуг, артропода по имени Суджат. Суджат лично заботился обо мне и делал это исправно, но с полным безразличием.