Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря

Шурик не выспался.

Его раздражал официант, скромно устроившийся за крайним столиком.

Перед официантом стоял завтрак. Тоже, видимо, не полный, но и не простой. Кроме пухлой горячей булочки, официант глодал куриную ножку, на тарелочке перед ним лежали крупно нарубленные помидоры. Шурика страшно раздражал утерянный бумажник. Еще его раздражала Анечка Кошкина. И еще больше раздражала нелепая история с психом.

«Пятнадцатого меня убьют…» Как Роальд купился на просьбу Лигуши?

Мужчина, пятьдесят пять, крепко сложен, продаюсь бесплатно. Условия: сон — шесть часов в сутки, личное время — три часа, плотный обед, плотный ужин, пачка сигарет «Астра» — каждое утро.

Шурик даже не усмехнулся.

Первого августа моей родной тетке исполнится сорок лет. От зверств и безысходности коммунального быта тетка не хочет жить. Люди! Вас я прошу! Говорят, что доброе слово спасает. Скажите по телефону хорошему человеку несколько добрых слов!

Шурик кое-что знал о коммунальном быте.

Это еще легко сказано — зверство и безысходность.

Именно в таких безысходных квартирах произрастают самые диковинные извращения и уродства, возникают самые диковинные представления о мире, растут на страх людям всяческие Кости-Пузы и Дерюковы. Именно в таких безысходных квартирах среди банок с солеными огурцами можно найти гранату Ф-1 в рубчатой оболочке или случайную книжку с идиотическим названием вроде такого — «Закат неуемных звезд. Почти что полная история Понта».

Странно, подумал Шурик, почему жителей коммуналок не хоронят в братских могилах?

Ладно.

Все путем. Все как у всех.

Правда, намного свирепее, намного круче.

Отвечу всем Ивановым Иванам Иванычам, отцами которых точно были тоже Ивановы Иваны Иванычи. Обещаю содержательную переписку. Иванов Иван Иванович.

Я не могу этого читать!

Шурик отложил вырезки.

У меня голова идет кругом. Я не знаю, что правильнее — ненавидеть или жалеть? Это Роальд все знает о ненависти и сострадании. А меня на то и на другое не хватает. Я могу или ненавидеть, или сострадать.

Мы обуем всю страну.

Охотно верю.

Не раз уже обували.

«Барон! Барон!» — донеслось издалека, кажется, из-за магазина «Русская рыба».

Что, собственно, произошло? — подумал Шурик. Ну, встречусь с Анечкой, поговорю с Врачом, проверю способности Лигуши, а завтра уже пятнадцатое. Роальд твердо сказал: с шестнадцатого хоть в Марий Эл! Допивая кофе, Шурик внимательно всматривался в дымку березовых и сиреневых ветвей, в прозрачный утренний воздух, чуть подрагивающий над первооткрывателем, которому кто-то сочувственно натянул на разбитую голову целлофановый пакет.

В сущности, в Т. ничего не изменилось.

Известно ведь, что можно менять форму грелки, делать ее круглой, квадратной, прямоугольной, ромбической, украшать аппликациями и вологодскими кружевами, все равно она останется грелкой,

В одном и том же месте, в старом парке на седьмой улице, с самого начала перестройки тощая белая собачонка в вязаном ошейнике терпеливо ждет бросившего ее хозяина.

Шурик поднялся.

Сразу за площадью начинался пустырь.

Когда-то на пустыре начали возводить современную гостиницу, подняли девять этажей, застеклили окна, но на этом все закончилось. Стекла выбили или разворовали, рамы унесли, забор, окружавший стройку, повалили, а под капитальными кирпичными стенами, в белесых полувытоптанных зарослях лебеды, прочно обосновались беженцы из солнечного Таджикистана.

Заграничный кишлак.

Совсем как в старом кино.

Картонные коробки, деревянные ящики, жесть, фанера. Иногда в кишлак забредали местные алкаши. Их никто не гнал. Туризм — тоже статья дохода. Смутная странная жизнь. Оглядываясь на картонные хижины, Шурик пересек пустырь и свернул на Зеленую.

Эта улица всегда была зеленой. И десять лет назад в канаве под трансформаторной будкой цвела ряска. И сейчас она цвела Дом номер восемнадцать чернел в самой глубине довольно обширного, но запущенного двора. На скамеечке под открытым окном уныло сидел человек в тапочках, в простых вельветовых брюках, в потертой байковой рубашке. На круглой голове плоско сидела кепка с большим козырьком. Из-под козырька недоброжелательно глянули выцветшие, будто застиранные, глаза:

— Живая очередь.

Шурик огляделся. Кроме них, во дворе никого не было.

Он уже пристроился на скамеечке, когда в распахнутое настежь окно стремительно выглянул остроносый губастый тип, похожий на Буратино.