Филип Дик - Человек в высоком замке

«Вот какой у вас фатализм, — подумала Юлиана, — такая покорность перед опасностью своего уничтожения. Вы об этом знаете точно так же, как знаете о мире из вашей книги».

Вслух же она сказала:

— Вашу книгу написал оракул. Не так ли?

— Вы хотите услышать правду? — спросил Готорн.

— Да, хочу и имею на это право, — ответила она, — за все то, что я сделала. Разве не так? Вы же знаете, что это так.

— Оракул, — сказал Абендсен, — спал мертвым сном все то время, пока я писал эту книгу, мертвым сном в углу кабинета.

В глазах его не было и следов веселости, напротив, лицо его еще больше вытянулось, стало еще более угрюмым, чем прежде.

— Скажи ей, вмешалась в разговор Каролина, что она права. Она имеет право на это, за то, что совершила ради тебя.

Обращаясь к Юлиане, она сказала:

— Тогда я скажу вам, миссис Фринк. Готорн сделал выбор возможностей один за другим, перебрал тысячи вариантов с помощью строчек. Исторический период. Темы, характеры, сюжет. Это отняло у него годы. Готорн даже спросил у Оракула, какого рода успех его ожидает. Оракул ответил, что будет очень большой успех: первый настоящий успех за всю его карьеру. Так что вы правы. Вы, должно быть, и сами воспользовались Оракулом для того, чтобы узнать это.

— Меня удивляет, зачем это Оракулу понадобилось написать роман, — сказала Юлиана. — Спрашивали ли вы у него об этом? И почету именно роман о том, что германцы и японцы проиграли войну? Почему именно эту историю, а не какую-нибудь иную. Что это — то, что он не может сказать непосредственно, как говорил всегда прежде? Или это должно быть что-то другое, как вы думаете?

Ни Готорн, ни Каролина не проронили ни слова, слушая ее тираду.

Наконец, Готорн сказал:

— Он и я давным-давно пришли к соглашению относительно своих прерогатив. Если я спрошу у него, почему он написал «Саранчу», я полажу с ним, возвратив ему свою долю. Вопрос подразумевает то, что я ничего не сделал, если не считать того, что печатал на машинке, а это будет с одной стороны неверно, а с другой — нескромно.

— Я сама спрошу у него, — сказала Каролина, — если ты не возражаешь.

— Разве это твой вопрос, чтобы спрашивать? — сказал Готорн, — Пусть уж лучше спросит она.

Обернувшись к Юлиане, он сказал:

— У вас какой-то сверхъестественный ум. Вы об этом знаете?

— Где ваш Оракул? — спросила Юлиана. — Мой остался в автомобиле в отеле. Я возьму ваш, если позволите, если же нет, то вернусь за своим.

Готорн вышел из гостиной и через несколько минут вернулся с двумя томами в черном переплете.

— Я не пользуюсь тысячелистником, — сказала Юлиана. — Мне не удается сохранить полную связку, я все время теряю стебельки.

Юлиана чела на кофейный столик в углу гостиной.

— Мне нужна бумага, чтобы записывать вопросы и карандаш.

Все подошли к ним поближе и образовали что-то вроде кольца вокруг нее и Абендсена, наблюдая за ними и прислушиваясь.

— Вы можете задавать вопросы вслух, — сказал Готорн. — У нас здесь нет друг от друга секретов.

— Оракул, — спросила Юлиана, — зачем ты написал «Саранча садится тучей?» О чем мы должны были узнать?

— У вас приводящий в замешательство, суеверный способ изложения своего вопроса, — сказал Готорн.

Он присел, чтобы лучше видеть, как падают монеты.

— Давайте, сказал он.

Он передал ей три старинные китайские монеты с отверстиями в центре.

— Обычно я пользуюсь этими монетами.

Она начала бросать монеты.

Чувствовала она себя спокойной и свободной.

Он записывал выпадающие строчки.

Когда она шесть раз бросила монеты, она взглянула на его записи и сказала:

— Вы знаете, какая получится гексаграмма? Не пользуясь картой.

— Да, ответил Готорн.

— Чанг Фе, — сказала Юлиана. — Внутренняя правда. Я знаю это, не заглядывая в карту, как и вы, и я знаю, что она означает.

Подняв голову, Готорн пристально посмотрел на нее.

У него было почти дикое выражение лица.

— Она означает, что все, о чем сказано в моей книге — правда?

— Да, — ответила она.

— Что Германия и Япония потерпели поражение? — спросил он.

— Да, — ответила она.

Тогда Готорн захлопнул оба тома и выпрямился.

Долгое время он молчал.

— Даже вы не сможете смело посмотреть в лицо правде, — сказала Юлиана.

Он какое— то время размышлял над ее словами. Взгляд его стал совершенно пустым, и Юлиана заметила это. Она поняла, что он смотрит внутрь, поглощен собой. Затем его взор снова прояснился, и он, хмыкнул, сказал: