Марина Дяченко - Пандем

Впрочем, костер его так и не дождался, и этого достаточно, чтобы вздохнуть с облегчением.

Мальчик пил чай как ни в чем не бывало. За его спиной уверенно и резко тикали часы в виде лунного диска: часы тоже были Арининой работой, год назад она купила в хозяйственном магазине самый простой механизм с пластмассовой тарелкой-циферблатом, тарелку сняла, а новый циферблат вылепила сама, сверяясь с увеличенными фотографиями Луны. Синеватые тени оранжевых кратеров были данью Арининой фантазии; на месте цифры «девять» имелся черный силуэт нетопыря.

— У меня к вам разговор, Ким Андреевич, — сказал мальчик.

Место в больнице для какого-нибудь родственника? Деньги? Семейные проблемы?

— Я слушаю, — сказал Ким.

— Вы помните двадцать девятое февраля?

Ким ожидал чего угодно. Вернее, не знал, чего и ждать.

Двадцать девятое февраля…

— Помню, — сказал Ким.

(…Больная посмотрела на него удивленно. «Кажется, я слышу голоса, — пробормотала она. — Как вы думаете, Ким Андреевич, это к лучшему?» — «Голоса?» — переспросил в свою очередь удивленный Ким, в тот же момент внутри его головы, в области затылка, послышалось ясно различимое: «Ким! Не бойся! Я говорю с тобой!..»)

Ким содрогнулся, вспоминая ту нехорошую среду. Он сразу подумал о наркотике, подсыпанном в вентиляционную шахту; у всех собравшихся в ординаторской была сходная версия, все были почти спокойны, все владели собой и даже шутили — пока не прибежала сестра, смотревшая в холле телевизор…

— Конечно, я помню, — медленно повторил Ким.

— Прошло два года, — сказал мальчик. — Что же это было?

— Испытание психотропного вещества. — Ким с новым интересом рассматривал гостя. — Или космический катаклизм, вызывающий массовое помутнение рассудка…

— Вы в это верите? — мальчик тонко, по-взрослому, улыбнулся.

— Нет. — Ким не знал, как с ним говорить. Не мог найти верного тона.

— А в то, что диагноз Прохорова Виктора Антоновича от четырнадцатого февраля был ошибочный?

В словах гостя была некая ненормальная точность; к историям болезни, хранившимся в сейфе, никакие мальчики допущены не были. Ребенок Прохорова?

— Ким Андреевич, вы действительно ошиблись в диагнозе? — снова спросил мальчик, глядя Киму в глаза.

— Нет, — сказал Ким.

На кухне сделалось тихо. Снаружи скреблись, ворковали, топтались по жестяному козырьку нахальные дворовые голуби.

«Все всё знают, — подумал Ким. — Только верят по-разному: кто в новую методику, кто в святое благословение, кто в летающую тарелку…»

— Они просто раздумали умирать, — признался он со вздохом. — Я не готов объяснять тебе, почему так случилось.

— Я и не прошу объяснять, — мальчик снова улыбнулся. — Наоборот… я хотел бы сам. Если позволите.

— Объяснить? — Ким не хотел, чтобы в голосе его прорвалась насмешка. Но она все-таки прорвалась.

Мальчик не обиделся:

— У вас ведь объяснений нет? Почему бы не выслушать мою версию того, что случилось в вашей больнице? И заодно того, что случилось двадцать девятого февраля. И того, кстати, что случилось сегодня с вами…

«Стресс, — подумал Ким. — Возможно, приключение с горящей машиной подранило меня куда сильнее, чем кажется…»

Скормить ему легонький транквилизатор?

— Кстати… — сказал он легко и буднично, как обычно говорил с пациентами. — Как ты все-таки оказался… на трассе? Ты что же, ночевал там в ожидании, пока я навернусь?

— Нет, — сказал мальчик. — Не знаю, как вам сказать… как это преподнести получше. Поудачнее, нежели двадцать девятого февраля.

— Что?!

— Вы скоро потеряете работу. Просто некого будет лечить.

Ким открыл рот, чтобы мягко пошутить в ответ — но так и не придумал шутки.

— Что, все будут здоровы, да?

Мальчик кивнул:

— Да. Как ваши теперешние пациенты. Как Прохоров Виктор Антонович.

— Он твой родственник, да? Может быть, отец? Дядя?

— Нет, не родственник. Мне кажется, родственников в обычном понимании у меня вообще нет…

Ким осознал вдруг, что гость сидит, не разжимая губ, а голос его звучит внутри Кимовой головы. На секунду вернулся ужас двадцать девятого февраля — когда останавливались поезда и самолеты бессильно опускались куда попало, когда телефонные линии не выдерживали лавинообразной нагрузки, когда алкоголики бросали пить навсегда-навсегда, кто-то вопил от ужаса, кто-то пытался покончить с собой, а кто-то искренне недоумевал, из-за чего сыр-бор: подумаешь, голос внутри головы…

Стучали часы. Уютно булькали голуби.