Евгений Прошкин - Слой

— Буэнос диас, сеньор Немаляев.

Он поднял голову, но увидел лишь матерчатые тапочки.

— Э...

— Не беспокойтесь, я говорю по-русски. Здрав ствуйте, Александр Александрович.

Немаляев перевернулся и сел. Перед ним стоял крепкий, но ненакачанный мужчина в полосатых шортах. Под мышкой он держал доску для серфинга, в другой руке — бутылку пива, такого же, как было у Немаляева. Здесь все пили одно и то же. Своеобразное проявление демократии.

— Хотел покататься, да погода подвела, — сказал незнакомец. — Штиль. Зачем только пер? — Он качнул доской и, улыбнувшись, опустился рядом.

— Это частные владения, — заявил Немаляев.

— Я знаю, Александр Александрович.

— Никакой я не Александр. И не Александрович, — процедил Немаляев, придвигая к себе полотенце с телефоном. — Убирайтесь отсюда.

— Ну вот, — расстроился незнакомец. — То ищете встречи, то гоните.

— Я? С вами встречи?..

— Авантюры всякие затеваете. В вашем возрасте это опасно. Надеюсь, хоть под присмотром? Врач там есть?

— Там — это где? — растерялся Немаляев, начиная наконец что-то припоминать.

— Там, где вы сейчас находитесь.

— Черных?!

— Зря вы собой рискуете...

Немаляев внимательно посмотрел на Бориса, потом оглянулся на пальмы, на океан и вдруг осознал. Вот что его смущало в этих тропиках. То, что их нет. Реальность — душная Москва, кабинет и укол.

— Что это за пляж? — спросил он.

— Пансионат для военных преступников. Эквадор.

— Почему я здесь?

— О-о! Долгая история, и к делу она не относится. Она не про вас, Александр Александрович.

— Моя другая жизнь?

— Другая. — Черных улыбнулся и приветственно покивал купальщице. — Племянница? Хорошо, что вы ее вывезли. Сестре вашей и прочим родственникам повезло меньше.

— На Родине опять репрессии?

— Вы что же, газет не читаете?

— Э-э...

— А, ясно. Вас, наверно, недостаточно умертвили. Ваше сознание там, где ему положено быть. Ну и ладно. Не нужно вам этих подробностей. Возвращайтесь к себе, Александр Александрович, и впредь со смертью не заигрывайте. Нехорошо это.

— А как же насчет того, что «смерти нет»?

— Вы поняли, о чем я. Давайте-ка прощаться.

— Я хотел поговорить о ваших записях. — Немаляев не заметил, как перешел на «вы», от чего давно уже отвык. — Если принять все ваши постулаты, то теряется смысл.

— Смысл чего? — лукаво прищурился Черных.

— Жизни.

— А он есть? Можно подумать, до того, как вы открыли тетрадь, он у вас был.

— Вера. В спасение, в бессмертную душу.

— Ну и верьте на здоровье. Разве я вам мешаю?

— Но если этих душ целая пропасть...

— Пропасть — еще мягко сказано. А вы отвечайте за себя, и все будет в порядке.

— Там у вас не совсем внятно. Про смерть. Ну, допустим, таких, как я, бесконечное множество. Но мы же все ровесники. Мы все состаримся и дадим дуба.

— Обязательно дадите, Александр Александрович, — со смехом заверил Борис. — Волнуетесь, куда душа ваша денется? Или души? Не знаю. Одно могу сказать наверняка: ничего не пропадает. Не пропадает зря, я имею в виду.

Черных устал держать доску на весу и, чтобы не поцарапать покрытия, аккуратно пристроил ее на коленях.

Наплававшись до изнеможения, Людмила вышла из воды и подцепила ногой полотенце.

— Дядя Саш, обедать пойдем?

— Ты иди, я попозже.

— Вы к нам присоединитесь? — обратилась она к Борису.

— С удовольствием, но я не одет. — Черных показал взглядом на свои шорты и поправил сползающую доску.

— Да бросьте вы! — Людмила достала из ящика бутылку пива и, отвинтив крышку, не спеша побрела к лесу. — Хосе накроет на троих. Без вас не начну.

— Восхитительная женщина, — вполголоса проговорил Черных. — Ради нее стоило...

— Что?

— Пока вы затаскивали ее в истребитель, на границе готовили перехватчики. Вы могли и не успеть.

— Это я помню... Что сейчас дома? Как там?

— Все нормально, Александр Александрович. Очередной выход из очередного кризиса.

— А Константин...

— Роговцев? Вы потому спрашиваете, что он, так же как вы, осознал себя, верно? Только не в этом слое. Здесь он обычный человек. Мы с ним вместе работаем, а начальник у нас угадайте кто. Еремин, бывший сотник.

— И кто они теперь?

— Какая разница? Вы все не о том. Ведь не ради этого вы себя подвергли столь малоприятной процедуре.

— Ради совета.

— Как жить, да? — усмехнулся Черных. — Как жить, зная, что вы...

— Вот-вот.

— Представьте себе учителя музыки, который по ночам пишет гениальные симфонии. Пишет и не может никому показать. А утром идет в школу и вдалбливает сопливым оболтусам сольфеджио. Почему?