Тимур Пулатов - Плавающая Евразия

Давлятов, ожидавший поначалу увлекательного рассказа, заскучал от этого длинного предисловия, тем более что то, о чем говорила Анна Ерми-ловна, было книжным и банальным. Поэтому Давлятов, воспользовавшись паузой, сказал сухо:

- Ладно, все это теория... Меня мучает другое: Салих, пригрозив городу фемудян страшной карой - землетрясением, увел меня куда-то вдаль - это я помню, хотя и смутно, не в деталях. Увел, чтобы отдать мне свою душу и спасти... А потом? Что было потом? Сквозь сон и дурман я чувствовал, что меня несут на руках домой... А ты? Где была ты? - Возбужденный, он почему-то схватил со стола ту самую книгу, которая была скрыта под обложкой труда академика Бабасоля "Огнеупорные породы", открыл, хмурым взглядом пробежал несколько строк главы "Преграды". Досадливо поморщившись, потянулся к другой книге, более объемистой, с твердым переплетом, на котором было золотом тиснено: "Лев Шаршаров. Гениальный роман. Издательство "Братья Хаембрук и мадам Лулу", полистал страницы, которые замелькали главами "Бытие", "Исход", "Числа", "Книга судей Израиле-вых", "Книга псалмов", и почему-то взгляд его задержался на строке из "Книги пророка Захарии". Давлятов прочитал ее вслух: - "И раздвоится гора Элеонская от востока к западу весьма большою долиною, и половина горы отойдет к северу, а половина ее - к югу". Вот! - сказал Давлятов и захлопнул книгу, хотя во взгляде, который он бросил на ее переплет, мелькнуло злорадное и мстительное.

- Да, да! - запротестовала Анна Ермиловна. - Не надо мне читать, ни из Ветхого завета, ни из Нового... Нам, к счастью, не пришлось тогда увидеть конец света.

- Значит, пророчества Салиха не сбылись? - спросил Давлятов со смешанным чувством облегчения и досады. - Но ведь в Коране ясно сказано...

- Нет! Субхан отвел беду... - сказала она так, словно сомневалась - и не в увиденной тогда и пережитой картине, когда выбежала навстречу тем, кто нес спящего Руслана на руках, а в своих сегодняшних ощущениях, связывая убитого бродягу, проповедника-спасителя Субхана и инженера Байт-Курганова одной кровной связью. Не разобралась пока в причинах такой связи - вот и сомневалась.

И рассказала Анна Ермиловна - в фемудянском своем воплощении имевшая бесхитростное имя Хайша, - как в страхе выбежала из дома, услышав гул толпы. Ноги ее подкосились, и она чуть не упала на острые камни, когда увидела, как несут ее бесчувственного сына на руках, с растерянными, даже виноватыми лицами, словно эта толпа издевалась над Русланом, а теперь желает сгладить вину перед матерью.

На самом же деле всех, кто пошел за подростками к дому Хайши, смутила загадочная картина исчезновения Салиха... словно бренное тело его, как ледяное изваяние, испарилось в жарком воздухе, а душа, которую он обещал Руслану, вошла в мальчика. И он, утомленный и разморенный ее теплотой, заснул и всхлипывал теперь во сне оттого, что чистая душа его вдруг расширилась, чтобы понять и сострадать.

Пришедшие столпились у порога, в нетерпении наступая друг другу на ноги. И только двое посмели войти за восклицающей от горя Хайшой, чтобы уложить мальчика в постель. Затем молча вышли, не объяснив ничего, и, пока Хайша пыталась привести сына в чувство, толпа отошла, направляясь к площади капища, и ощущение страха передавалось друг другу не только через взгляды, но и шаги и жесты. Ощущение неминуемой беды влекло их к старейшине Бабасолю, хотя никто из фемудян толком не знал, о чем они будут с ним говорить и чего требовать. Возможно, настоятель капища утешит их чем-нибудь и успокоит, на то он и глава города - мудрый, коварный и всесильный...

Был в беспокойстве в тот час и Мухаммед из ЯсрИба, добровольно заточивший себя в пещере горы Хира, чтобы провести в молитвах - изо дня в день - месячный пост. С раннего утра он чувствовал себя больным. Проснувшись, долго лежал в постели, укрывшись одеялом из верблюжьей шерсти, ощущая тоску. Головная боль тянулась крученой жилой к правому глазу. С Мухаммедом такое случалось нередко - бодрость и здоровое ощущение жизни вдруг, безо всякой причины, сменялись слабостью и мнительностью, назойливой мыслью о смерти. Тогда не находил он себе места, не мог сидеть, лежать, сосредоточиться на чем-то. Казалось, что не только духом, но и всем своим существом, зудящим, ноющим, ощущал он накатывающийся страх.

Сейчас Мухаммед не мог сосредоточиться и произнести даже молитву, которую повторял из вечера в вечер. Не ощущал волну таинственного подъема, наполнявшего все его существо, чтобы в молитве воспрянуть и слиться в чувствах с Незримым, Великим, Милосердным, Славным, к которому не раз обращался за поддержкой.