Дмитрий Глуховский - Будущее

— Нет! Нет! Я пойду туда! — Я выкручиваюсь, даже горечь в обрезанных пальцах гаснет. — Я знаю, где Рокамора! Где Мендес! Я поведу!

— Ладно-ладно... Наденьте на него противогаз! Почему он до сих пор...

И я суетливо разоблачаюсь и воровато озираюсь на человека без уха — успел ли он меня узнать? — но теперь тут все и безухие, и безглазые...

— Две минуты!

Тут кто-то перебивает:

— Беринг выступает! Беринг обращается! К нам!

Беринг у каждого на левом запястье — в коммуникаторе, сидит на том самом месте, куда колоть, слушает наш пульс — или задает ему ритм. Все делают громче — и Беринг говорит нам:

— Мы были с ними терпеливы! А они приняли наше терпение за трусость! Мы были с ними добры! Но они приняли нашу доброту за слабость! Мы спасали их от войн! Мы отдавали им свой хлеб и свой кров, свою воду и свой воздух! Мы отказываем себе в продолжении рода! А они плодятся тут как тараканы. Мы подарили им новый дом, а они загадили его и теперь рвутся к нам.

Я верчусь, пытаюсь вычислить Пятьсот Третьего — бесполезно. Все одинаковые, все штампованные, все приникли к Берингу, как дитя к титьке.

— Тысяча ребят из полиции сегодня погибла. Они их перебили! Как скот перерезали! Наших ребят! Моих! Мы слишком долго ждали... Они накачивали Европу наркотой — мы ждали. Воровали наше — ждали. Заражали нас сифилисом и холерой — ждали. Теперь они режут нас! Взяли в заложники президента Панама, требуют, чтобы мы дали им бессмертие! Если мы это стерпим, хана нашей Европе! Мы или они!

Его голос, Беринга, точно; но с него сорвало всю манерность, всю жеманность. Он рубит так, как мог бы рубить любой звеньевой, — и целая Фаланга молчит, пристально вслушиваясь в каждое его слово.

— Их там пятьдесят миллионов, этих неблагодарных, ненасытных тварей! Мы могли бросить на них армию, истребить их, сжечь проклятое место дотла! Но мы не опустимся до уровня этих зверей! Европа не даст себя оскотинить! Нас испытывают, но мы должны доказать, что им нас не сломить! Гуманность! Нравственность! Закон! Вот на чем держится наше великое государство! Братья! На вас сейчас смотрит весь мир! Именно вы должны войти в Барселону первыми! Вы должны показать, что значит Бессмертные! Сегодня вы покроете себя славой!

Вижу, как спины распрямляются, как черные фигуры тянутся во фрунт. А Беринг заколачивает:

— Мы не прольем их грязной крови! Но ноги их больше не будет в нашей стране! Все они подлежат депортации! Среди них много таких, кто своровал наше бессмертие! И если не принять мер, они вернутся! Как тараканы, как крысы! Поэтому! Перед тем! Как отправить! Этих! Зверей! Обратно! В джунгли! Каждому! Мы! Будем! Колоть! Акселератор! Хватит терпеть!

— Хватит терпеть! — глухо повторяют вокруг.

— Забудь о смерти! — печатает Беринг.

— Забудь о смерти! — чеканит Фаланга.

— Маааааарш! — ревут мегафоны.

Так я оказываюсь на острие копья; впереди лавины.

Я найду тебя, Рокамора. Тебя и твою Аннели. Ты укрылся на Дне, в самом зверином логове, ты окружил себя головорезами-автоматчиками, ты думаешь, что я тебя не достану, что я отступлюсь, что я теперь дам вам жить спокойно?!

Нам плевать, что вас больше в тысячу раз. Плевать, что вы вооружены.

Мы идем.

Меня выносит со станции — мы обрушиваемся на Барселону сверху. Я гляжу вперед, но спина все время свербит: Пятьсот Третий где-то рядом, где-то тут. Смотрит на меня, прожигает меня.

На площади продолжается стояние. Теперь, в темноте, когда бунтари зажгли факелы и фонари, площадь и вправду выглядит как тонкая земная корка, растрескавшаяся и расползающаяся — распираемая давящей снизу огненной лавой.

Панорамные окна неоновой башни, окна от пола до потолка: в темно-синем летнем небе сгустками тьмы летят армейские эскадрильи. С континента на мятежный город надвигается воздушный флот. А с моря — отсюда я сам вижу горизонт — подходят суда, и нет им числа. Сжимаются клещи, но Барселона не дрогнет: с площади пятисот башен поднимается, растет, раздувается:

— ДО-ЛОЙ! ДО-ЛОЙ! ДО-ЛОЙ! И после еще:

— РО-КА-МО-РА!

Я уже считал этот Вавилон своим, но он изменил мне с Рокаморой точно так же, как мне изменяет с ним Аннели. Город-шлюха, город-предатель. Гордая шлюха и очевидный предатель, но я ненавижу его тем больше, чем больше хотел им обмануться.

Это будет великий штурм, великий бой. Я не слышу, как течет моя кровь из разрезанных пальцев и распоротого плеча, ничего не знаю про боль.

— Забудь о смерти! — кричу я.

И тысяча глоток трубно подхватывает мой клич.