Дмитрий Глуховский - Будущее

— Вон...

— Привет, ма.

Негритянка поднимает хай, Аннели скрещивает руки на груди и закусывает губу; отказывается уходить, а ее мать упрямо доводит осмотр до конца. Я остаюсь с Аннели, но чувствую себя кретином и стараюсь глядеть мимо, несмотря на известную силу притяжения черных дыр.

Когда дело завершено, а мы орошены слюной и облучены негодованием, и толстуха выковыливает из кабинета, мать Аннели, упросив тощую мулатку подменить ее, наконец снимает намордник.

Они ничем не похожи.

Белокожая брюнетка, она чуть ниже своей дочери и, пожалуй, даже изящней ее, хотя руки у нее жесткие и в пальцах видно силу. Не угадаешь, что рожала: бедра узкие, и вся она поджарая, сухая, обезжиренная. Нет особого разреза глаз, который так зацепил меня у Аннели, нет острых высоких скул. Но она по-настоящему красива и — сквозь усталость — молода. Большинству из нас вакцина останавливает возраст на тридцатилетней отметке, но матери Аннели нельзя дать больше двадцати двух.

Может, ошибка?

— Кто это? — Она кивает на меня.

— Это Ян. Он мой друг.

— Марго. — Она закидывает в рот конфету. — Милый молодой человек. Это новый?

— Меня не интересует твое мнение.

— Я думала, ты хочешь познакомить его с родителями.

— С какими еще родителями?

— Ты опять не в духе. На, съешь конфету. Мятная.

— В прошлый раз ты угощала меня сигаретами. Бросила?

— Пациенты жалуются.

— Может быть, кого-то из них и пора отсюда выкурить.

— Я стараюсь помочь всем.

— И как успехи? Раньше у тебя выходило полтора ребенка в день.

— Сейчас два с половиной. Показатели растут.

— Всегда было интересно, что вы делаете с этой половиной.

— Милая, там меня очередь ждет. Ты по делу или просто поболтать? Можете зайти к нам вечером, мы с Джеймсом...

— Я по делу, ма. Хочу еще поднять твои показатели.

— Прости?

Аннели смотрит на нее в упор. Изгрызенная губа кровоточит.

— Ты что? — начинает Марго. — У тебя?..

— Не знаю. Ты мне скажешь.

— Сейчас? Я?

— Да. Прямо сейчас. Пока я не передумала.

— Если хочешь, тебя может посмотреть Франсуаза, она тоже... — Марго привстает.

— Нет. Ян... Выйди, пожалуйста. Мы поиграем тут в дочки-матери.

И я жду в коридоре; снова один среди беременных. На мою руку садится муха, я заношу ладонь, чтобы размазать ее, но забываю, зачем это сделал. Муха трет передние лапки друг о друга, две арабки в чадрах мужскими голосами говорят на своем языке, состоящем из одних гласных. Раз в минуту вентилятор, расположенный в трех метрах от меня, горячечно дышит в мою сторону и снова отворачивается, с улицы доносится чье-то заунывное пение, вдалеке играют на тамтамах, блестят от пота рыжие головы. У одной из рыжих отрублена кисть.

Меня тут нет. Я там, с Аннели.

Пусть эта бледная стерва скажет ей, что у нее все будет хорошо. Не знаю, почему это вдруг стало для меня важно; дело не в каком-то вопящем до посинения младенце и точно не в том, чтобы Рокамора смог ей однажды все-таки его заделать. Просто у Аннели все должно быть так, как нужно ей, — хоть раз. На эту девчонку свалилось слишком много. Если ей так надо уметь беременеть — пусть она может.

На мою руку садится вторая муха, еще жирнее первой. Ползет мерзко-щекотно к своей подруге; моя ладонь все еще занесена над ними обеими.

И Аннели не прогнала меня. Не выдала мой секрет нашим новоявленным братьям. Может быть, потому что еще рано от меня избавляться, потому что она еще не решила, нельзя ли меня как-нибудь применить. А может, потому что она видит во мне не только штурмовика, не только насильника, не только телохранителя? Потому что...

Та муха, что пожирней, вскарабкивается сзади на первую; та пытается ее сбросить, но только для виду; обе жужжат сладострастно, мельтешат крыльями, якобы чтобы взлететь, но любовь приземляет их. Хочется прибить одним махом обеих, но что-то мешает. Что-то мешает. Отдергиваю руку — и они отправляются догонять друг друга по воздуху, совокупляясь прямо на лету.

Дверь распахивается, Марго в своем наморднике кричит медсестру, нужно делать какие-то анализы; она еще бледней обычного. Кряжистая азиатка в халате провозит в ее кабинет допотопный агрегат с щупами и мониторами, тот дребезжит на выщербленном полу. Женщина без кисти уважительно машет культей вслед агрегату. Перехватывает мой взгляд, обращается ко мне за одобрением:

— Вот это техника! — Такой акцент, будто она слова топором вытесывает.

— Высший класс.

Мой ответ ее приободряет; видно, что ей хочется потрепаться.