Курт Воннегут: Гаррисон Бергерон

Год 2081-й. Все стали, наконец, равны. Равны не только перед Богом и законом. Равны во всем. Нет самых умных. Нет самых красивых. Нет ни самых сильных, ни самых быстрых. Это всеобъемлющее равенство наступило вследствие 211-й, 212-й и 213-й поправок к Конституции, а также благодаря неусыпной бдительности агентов Всеобщего Уравнительного Бюро Соединенных Штатов Америки.

И все-таки полного порядка в жизни еще нет. Например, в апреле люди по-прежнему выходят из себя из-за погоды, столь не весенней. Именно в этом сыром месяце люди из ВУБа арестовали Гаррисона Бергерона — четырнадцатилетнего сына Джорджа и Хейзл Бергерон.

Конечно, это была трагедия, но Джордж и Хейзл не могли думать об этом долго. Хейзл обладала совершенно обычным, средним интеллектом и поэтому могла думать о чем-либо только считанные секунды. Джордж в соответствии с его превышающими норму умственными способностями носил в ухе миниатюрный уравнительный радиоприёмник. Закон обязывал Джорджа носить его всегда и всюду не снимая. Приемник был постоянно настроен на волну правительственной радиостанции. Примерно раз в двадцать секунд передатчик посылал в эфир какой-нибудь резкий звук для того, чтобы не позволить таким людям, как Джордж, пользоваться преимуществом своих нестандартных мозгов, и тем самым восстанавливал справедливость.

Джордж и Хейзл смотрели телевизор. По щекам Хейзл текли слёзы, но она уже забыла, из-за чего плакала.

На экране телевизора танцевали балерины.

В голове Джорджа оглушительно загудела сирена. Его мысли в панике разбежались, как грабители, испуганные сигналом тревоги.

— Хороший танец они сейчас станцевали, — сказала Хейзл.

— Что? — спросил Джордж.

— Ну, танец, — он был ничего.

— Ага, — сказал Джордж.

Он попробовал немного подумать о балеринах. На самом деле не так уж хорошо они танцевали, не лучше, чем станцевал бы любой другой. Их тела были отягощены веригами и мешками с дробью, их лица были скрыты масками, дабы никто не пришёл в глухую тоску и отчаяние, увидев свободное грациозное движение. Сквозь туман в сознание Джорджа пробилась мысль, что танцовщиков, может быть, уравнивать и не стоит. Он попытался было развить эту идею, но очередной визг из микро-динамика ничего от нее не оставил.

Джордж вздрогнул. Вместе с ним вздрогнули две из восьми балерин.

Хейзл увидела, как он вздрогнул. Она не носила в ухе уравнительный радиоприёмник и поэтому каждый раз должна была спрашивать Джорджа, какой звук он слышал.

— Как будто молотком разбили стеклянную бутылку, — сказал Джордж.

— Это, наверно, так интересно — слышать столько разных звуков, — с легкой завистью сказала Хейзл.

— Угу, — ответил Джордж.

— Только будь я директором ВУБа, знаешь, что я бы сделала?

Хейзл, кстати, была очень похожа на директора Всеобщего Уравнительного Бюро, женщину по имени Диана Мун Гламперс.

— Будь я Диана Мун Гламперс, — продолжала Хейзл, — по воскресеньям я бы передавала колокола, одни колокола, — ну как бы в честь церкви.

— Я бы смог думать под одни колокола, — сказал Джордж.

— Ну тогда пусть звонят очень громко, — сказала Хейзл. — Я думаю, из меня вышел бы отличный директор ВУБа.

— Не лучше, чем из любого другого, — сказал Джордж.

— Кто лучше меня знает, что такое норма? — спросила Хейзл.

— Верно, — согласился Джордж.

И тут в его голове урывками замерцала мысль о сыне, о его ненормальном сыне Гаррисоне, который в данный момент находился в тюрьме, но залп из двадцати одного орудия убил эту мысль.

— Что, здорово бабахнуло, да? — спросила Хейзл.

Бабахнуло так здорово, что Джордж побледнел и задрожал. Его глаза наполнились слезами. Две из восьми балерин скорчились на полу в студии, обхватив головы руками.

— Ты вдруг так спал с лица, — сказала Хейзл. — Может, ты, дорогой, приляжешь на диван, положишь свой уравнительный мешок на подушку и отдохнёшь?

Она имела в виду сорок семь фунтов [1]дроби в узком холщёвом мешке, обвивавшем шею Джорджа. Мешок был наглухо заперт висячим замком.

— Приляг, отдохни немного от своего мешка, — сказала Хейзл. — Подумеешь! Ну станешь ты на некоторое время неравным мне, так что?!

Джордж взвесил мешок в руках.

— Он мне не мешает, — сказал он. — Я его больше не замечаю. Это просто часть меня.

— Ты в последнее время так устаешь, просто ужас, — сказала Хейзл. — Может, все-таки сделать маленькую дырочку в мешке и отсыпать немного этих свинцовых шариков?