Джоан Виндж - Пешка

— Знаю, — сказал я.

Вдруг охватившая его паранойя перешла в раздражение прежде, чем Брэди успел понять, что же он чувствует.

— И Центавр — не единственная корпорация, вовлеченная в это дело.

— Знаю.

Брэди забарабанил пальцами по столу.

— Какие у тебя есть основания считать Страйгера уязвимым?

— Да у любого можно найти уязвимое место. — Я опустил глаза. — Он ненавидит псионов.

На мгновение Брэди по-настоящему удивился:

— И как же этот факт может стать для него причиной каких-либо неприятностей?

Брэди имел в виду, что многие из тех, кто находился у власти, ненавидели псионов.

— Потому что он творит с выродками такое, о чем вы, твердолобые, только мечтаете, — спокойно сказал я.

Брэди выпрямился и, открыв рот, молча смотрел на меня. К этому моменту он уже знал достаточно, чтобы не терять времени, спрашивая очевидные вещи.

— Что ты собираешься делать? — проворчал он.

— Это мое дело.

— Я не могу разрешить.

— Дэрик будет в курсе всего. Он мне поможет. Если Центавр хочет, чтобы он жил, вы должны мне доверять. Оставьте меня в покое, и я сделаю то, что нужно.

— И что ты с этого получаешь?

— Ваши деньги.

Брэди снова навалился грудью на стол, крепко сцепив пальцы в замок.

— Что еще?

— Вам не понять… Когда знаешь, что Страйгер не будет работать на Человечество… — Брэди, конечно, не понял, но значения это не имело. — Вы говорили, что Страйгер — фанатик, а может быть, даже и сумасшедший. Поэтому он будет играть исключительно в свою игру.

— Да, — согласился Брэди. — Но это только мое мнение. Мне все равно надо оговорить дело с бортом. Центавр очень много потеряет, если дерегуляция провалится. Если борт не согласится, то мой долг — остановить тебя.

Я промолчал.

Легионеры доставили меня обратно в город и отпустили за ватерлинию. К середине дня я добрался до Пургатория. Мои ноги начали спотыкаться, когда энергия злобы, накопившейся во мне во время встречи с Брэди, наконец истощилась. Мне еще оставалось встретиться с Дэриком, чтобы обрушить на него эту новость, и я подозревал, что Дэрик — эта хрупкая стекляшка — вполне может разбиться вдребезги; а у моя голова была не настолько ясная, чтобы я мог это выдержать, не поспав хотя бы несколько часов. Мой мозг думал, что он все еще сплавлен с солнцем, но тело возражало мозгу и называло его лжецом.

Аргентайн встретила меня на задах клуба, в коридоре. Она была чем-то озабочена, но не мной.

— Джиро здесь.

— Джиро? Зачем?

Позади Аргентайн из примерочной шагнул в коридор мальчик. Его белая туника была вымазана чем-то, что выглядело примерно так же, как и пахло, и половина лица была красно-фиолетовой. Сперва я подумал, что это грим. Но на сей раз все оказалось натуральным.

— Его ограбили, — сказала Аргентайн.

— Я хотел тебя видеть, — сказал мне Джиро. Его интонация зависла где-то между «говорит Та Минг» и всхлипыванием готового заплакать ребенка.

— Как ты меня нашел?

— Тетушка сказала, что ты здесь.

— Идите наверх, — ответила Аргентайн на мой вопросительный взгляд.

Мы поднялись в ее комнату. Джиро с невольным любопытством оглядел комнату. Потом сел, слегка смущенный, на самый краешек кровати.

— Почему Аргентайн больше не хочет видеть Дэрика?

Перебрав в уме кучу ответов, я остановился на одном:

— Она на него злится.

— Она злилась на него раньше. А теперь — другое. Дэрику совсем плохо. Он даже не хочет выходить из дома. Он говорит, что она никогда не вернется — даже если он скажет ей, что убьет себя.

— О Боже, — пробормотал я. — Это все, что мне нужно.

Я посмотрел в окно. Интересно, будет ли Дэрик так рваться покончить жизнь самоубийством, когда узнает, что кто-то жаждет помочь ему в этом?

— Он говорит, что это твоя вина.

— Дэрик говорит много такого, что правдой не является.

Джиро прикусил губу.

— Знаю.

— Как ты живешь? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Скучаю по маме. — Мальчик зажал в кулаке конец пояса. — И по Талли.

— Я тоже, — сказал я, нащупывая дырку от серьги и чувствуя наркотик, сидевший на своем месте, за ухом. — Зачем ты спустился сюда, Джиро?

— Потому что ненавижу Харона! Я не вернусь. — Джиро вздрогнул — у него сильно заболела щека. — Я хочу остаться с тобой.

— И делать что? — спросил я, пристально глядя на него.

— Мы можем поехать в Эльдорадо, найти маму, и вы с ней…

— Нет, — мягко перебил я его. — Нельзя. Ты должен вернуться домой.

— Почему нельзя? — Малиновая вспышка недовольства-разочарования огорчения-страха окрасила другую его щеку.