Морис Ренар: Тайна его глаз

Мы дадим возможность читателю прочитать воспоминания доктора без всяких прикрас, потому что они соединяют в себе точность отчета с искренностью бытоописания и вместе с тем рисуют картину трагического и странного случая.

1. ПАВШИЙ НА ПОЛЕ БРАНИ

Я искренне убежден, что на свете мало найдется людей, столь уравновешенных и маловпечатлительных, как я. Мне кажется, что только любовь могла заставить мое сердце забиться учащенно. И тем не менее каждый раз, когда в прихожей раздается звонок, я вздрагиваю. Очевидно, мои нервы сохранили память об одном странном явлении и о сопровождавших его обстоятельствах. Они не слушают никаких объяснений и, по-видимому, не скоро утратят эту глупую привычку. Упорство, с которым повторяется это ощущение, навело меня на мысль о том, что я, очевидно, испытал тогда чувство страха, но в тот момент мне казалось, что я ощутил лишь совершенно чуждое всякого беспокойства удивление и недоумение Я испытал некоторое замешательство от двух боровшихся в моем мозгу предположений: с одной стороны, я не верил в возможность всего происходящего, с другой - мне казалось, что я становлюсь жертвой какого-то скверного обмана. Ко всему этому слегка примешивалось сомнение в здравости моего рассудка. Очевидно, страх запал в мою душу совершенно безотчетно, потому я и непроизвольно вздрагиваю, съеживаюсь при самом слабом звуке звонка, как ребенок, который инстинктивно подымает локоть и зажмуривает глаза, когда видит резкое движение уже раз ударившей его руки. Да и почему собственно я употребил это выражение - "явление"? Оно противоречит истине, и я не воспользовался бы им, если бы в моей душе не крылось какого-то абсурдного страха, пробудившегося в первый момент вместе с удивлением и все еще упорствующего в своем безрассудстве.

Я думаю, что мои нервы оказались бы более крепкими, если бы предшествующий вечер и день не настроили их на такой грустный лад и не привели меня в состояние духа, исключительно благоприятное для проявления слабости и малодушия.

Город Бельвю решил посвятить этот день памяти своих сынов, геройски погибших на поле брани. Мадам Лебри, старый друг моей матери, очень милая, наполовину парализованная старушка, попросила меня, а также и местного нотариуса месье Пуисандье, принять вместе с ней участие в предполагающейся процессии. Согласно установленному церемониалу, мы провели ее из церкви к городскому памятнику и оттуда на кладбище. А вечером маленький интимный обед снова соединил нас троих в доме этой прекрасной женщины.

Под влиянием неотступной мысли о сыне, мадам Лебри обратила этот обед в заключительный акт церемонии, посвященный его памяти.

- Он вас обоих так любил! - сказала она дрогнувшим от сдерживаемых слез голосом, протягивая нам через стол руки.

И мы говорили только о нем все время, вплоть до того момента, когда разошлись.

Мадам Лебри живет в двух шагах от меня. Чтобы пройти от ее дома к моему, нужно только перейти улицу. Я вернулся к себе в подавленном и грустном настроении, но, следуя своей всегдашней привычке работать по вечерам, уселся у письменного стола, за которым пишу и сейчас.

Вскоре я убедился, что не в состоянии приняться за работу. Обычно я бываю слишком занят, чтобы задумываться над гибелью тех, кто были моими друзьями и кого поглотила война. Несколько свободных часов заставили меня остро ощутить отсутствие очень многих. Я был окружен милыми призраками и полон воспоминаниями о Жане Лебри.

Я видел перед собой его бледное и худое лицо и слегка сгорбленную фигуру. Думаю, что он действительно меня любил, несмотря на то, что я был на десять лет старше его. Его слабое здоровье ставило его в постоянную зависимость от меня, как от врача. Он был очень интересный молодой человек, не лишенный артистической жилки, и из него обещал выйти хороший художник. Его можно было упрекнуть лишь в том, что он был слишком большим домоседом. Его необщительность и застенчивость достигали почти болезненных размеров, заставляя его бояться и избегать людей. Ввиду этого его привязанность ко мне казалась мне еще более ценной. Он часто писал мне из армии. Потом, в июне 1918 года, я получил письмо от его матери, сообщившее мне о происшедшем несчастии: Жан пропал без вести, поблизости от Дорман, во время германского наступления... Через два месяца из Швейцарии пришло окончательное подтверждение: Жан Лебри скончался в саксонском госпитале в Тиераке (Эйн).

Отложив в сторону неиспользованное еще за весь вечер перо, я склонил голову над раскрытыми книгами и задумался.