Михаил Белозеров: Улыбка льва

— Ступени подразумевают наличие лестницы, — говорит Леонт, — а значит, и последней перекладины.

— Подождем, пока стены упадут сами? — живо спрашивает старик.

— Слишком долго… — возражает Леонт. Зачем врать? — Мне не подходит.

— Дитя, в данном случае посылка неверна, нет стрелы.

"И здесь я ни к месту", — думает Леонт.

Сидит, перебирая узелки на нити. Одежда чиста как снег. Глаза спокойны и внимательны.

— Не отстраняйся, а есть частью Его!

— Незнание Сущего еще не подразумевает незнания о Сущем, — возражает Леонт.

Старик качает головой:

— Различен подход, сверху или снизу. Ты уже не ученик, а дорога всегда открыта. — Поднимает ладонь к потолку.

В кругу темнеющих стен синеет ночное небо.

…среди смеющейся праздно-красочной толпы набережной, в ней: воздушные шары, мороженщицы и разноречивый говор, приглашающий… и Леонт поддается и делает шаг, чтобы взглянуть на то, — ниже, вдаль, с холма, — куда устремлены все взгляды, куда нацелен каждый жест и любопытство, — как старик в белом, с жестким остановившимся лицом и апостольскими руками… помог…

Коленкой под…

на высоту тысячу…

над морем…

под неумолкающую симфонию, как в волчке. Вполоборота, захватывая дух, — и в миг из-под бронзовеющей воды — башни, купола, марши, статуи — в бесшумных потоках, из окон и балконов, в такт, в ритм, вверх и вправо под лунным светом: площади и акведуки, проспекты — единым прочерком темно-желтого, блеском металла и крыш, завершенных форм-изваяний, колонн и шпилей. Прокручивается по горизонту в массе мечущейся воды, буйства круговоротов и рек, чтобы только упасть на дно, погрузиться. И снова — в движении, вокруг невидимого центра, по круговой, словно для единого зрителя, дубль для удивления, услады, но привычней: вначале главы — от острия до оснований полушарий, затем разом, одновременно — фасады с горельефами, пилоны, пилястры, корифский ордер, венецианские окна, аркады — боком, снизу, от брусчатки, блестящей, умытой бурными волнами, вдоль цоколей — корабль в океане, лепки — по восходящей лестнице, только теперь не в церкви и не в келье отшельника, просто — через волшебный фонарь — в дом Данаки. Узнается по работам сюкке, чередующихся с живописью Гэнсин, среди вычурной мебели Буля с какими-то неведомыми, неземными цветами и тонкой бисерной резьбой винограда и жимолости. В ярком свете. Слишком чистым, чтобы быть натуральным. Вдруг на глазах сворачивается и делается хрустально-прозрачным кубком, в котором:

— Привет!.. — кричит Платон, — мы тебя давно ждем.

Глупо улыбаясь, держит за руку Саломею. Крохотные фигурки — не разглядеть лиц. Неумолимость, рок, движение исподволь, развязывание тайных узелков, чтобы выплюнуть — что? Радость или страх? Кажется, что все видно, словно та, верхняя часть, сдергивается, чуть-чуть — и не во влекущую щель… а градом водопада — бесспорно — мимо, впустую… Впрочем: подумать — и все равно попасться! — на человеческой слабости, на тщетности. Как таракану, как мухе — на сладком, на липком…

— … так здорово… — радостно говорит Саломея и показывает на окно.

"Не надо! — хочется крикнуть Леонту. — Не надо разрушать!"

Он со страшным предчувствием, словно во сне, оборачивается и видит: за окном — большое картонное лицо Мариам почти во все пространство, странно вылепленное, словно занимающее все: берег, море, черное небо, протянутое оттуда — с выси через оселок недвусмысленности.

"Бегите сюда!" — хочет крикнуть он, но молчит.

"Осторожней!" — спешит предупредить, но не может.

Горло перехватывает спазм. Глупое стекло.

Три мили, три минуты через поле и овраг — навстречу друг другу.

— … милый, дорогой, — шепчет девушка, — мы так…

Ах, не то, не то.

— … не бросим, не бросим, — гудит Платон в броне неведения.

Опять то же самое.

Руки соприкасаются в центре комнаты в окружении древних работ — теплые человеческие руки.

Вот оно! Главное — удержать!

Лицо затравленно морщится и оглядывается. Кажется, там вдалеке происходит тайная работа.

…

И снова…

— Тебя все ищут! — кричит Платон словно с другого берега реки.

Саломея машет свободной рукой.

— Ничего-ничего не сбывается! — кричит она.

Платон робко переминается — страшась какого-либо предприятия. Оправдывает только улыбка на щекастом лице.

— Бегите сюда! — кричит Леонт.

Только бы не разбить!

Через колючки, чертополох, остролистый кустарник — продираются, словно сквозь частокол.