Мэри Расселл - Птица малая

Он как раз протянул ноги к огню и лениво прикидывал, будет ли следующее избрание папы знаменоваться появлением белого дыма над Сикстинской капеллой, когда его привыкшие к темноте глаза вдруг заметили Сандоса, стоявшего возле высоких окон и глядевшего на береговую линию, расположенную далеко внизу, где мерцали в лунном свете скалы, а пляж окаймлял прибой.

— Я думал, вы уже спите, — тихо сказал Джон. — Трудная поездка, да?

Сандос не ответил. Он начал прохаживаться — беспокойный, несмотря на усталость, — ненадолго присел в дальнее от Кандотти кресло, затем опять встал. Он близок, подумал Джон. Он очень близок.

Но когда Сандос заговорил, это оказалось не то, на что Джон надеялся или чего ждал: очищающий надлом, признание, которое помогло бы Эмилио простить себя, выплеск рассказа о тех событиях, дополненный мольбой о понимании… Какой-либо вид эмоциональной разрядки.

— Вы ощущаете Бога? — без преамбулы спросил Сандос.

Странно, насколько смутил Джона этот вопрос. Орден Иисуса редко привлекал мистиков — обычно они тяготели к кармелитам, траппистам или в конце концов оказывались просто харизматиками. Как правило, иезуитами становились люди, которые нашли Бога в своей работе, научной или более утилитарной, связанной с социальными службами. Независимо от рода занятий, они посвящали себя этому и поступали так во имя Господа.

— Не напрямую. Не как друга либо личность, я полагаю. — Джон прислушался к себе. — Думаю, даже не как «слабый шепчущий звук». — Некоторое время он следил за пламенем. — Я бы сказал, что нашел Бога в служении Его детям. «Ибо алкал я, и вы дали мне есть; жаждал, и вы напоили меня; был наг, и вы одели меня; был болен, и вы посетили меня; в темнице был, и вы пришли ко мне».

Слова медленно затухали в воздухе, огонь мягко потрескивал и шипел. Прекратив вышагивать, Сандос стоял неподвижно в дальнем углу комнаты — лицо скрывает тень, на металлических экзоскелетах рук отблескивает пламя.

— Не уповайте на большее, Джон, — сказал он. — Иначе Бог разобьет ваше сердце.

А затем он удалился.

И один пошел в комнату, которую ему выделили, и резко остановился, увидев, что дверь закрыли. Пока справлялся с руками, почувствовал, как вскипает вулканический гнев, но вынудил себя смирить ярость, чтобы сосредоточиться на том, чтобы открыть дверь, а затем оставить ее открытой на ширину ладони, — хотя ужас оказаться взаперти был сейчас едва ли сильнее желания захлопнуть дверь пинком. Он действительно очень хотел ударить или подбросить что-то и старался унять порыв, сгорбившись в деревянном кресле и раскачиваясь над своими руками. Верхний свет оставили зажженным, что усиливало головную боль. Он боялся встать и пройти к выключателю.

Тошнота прошла, а когда Сандос открыл глаза, то увидел на ночном столике, рядом с узкой кроватью, старый ПЗУ-журнал с запиской-окном, перекрывавшей текст. Он встал, чтобы прочесть ее. «Доктор Сандос, — гласила записка, — за годы Вашего отсутствия произошла переоценка личности Марии Магдалины. Возможно, Вас заинтересует новая трактовка. Ф.».

Рвота продолжалась еще долго после того, как блевать стало нечем. Когда тошнота отступила, Сандос встал, потея и дрожа. Затем вынудил свои руки ухватить и разбить о стену ПЗУ-блокнот, после чего вытер рукавом рот и повернулся к двери.

Кливленд и Сан-Хуан: 2015–2019

Закончив дела в университете Джона Кэролла, Эмилио Сандос попросил, чтобы его направили обратно в Ла Перла, на Пуэрто-Рико. Просьбу должны были рассматривать в епархии Антильских островов, но Эмилио не удивился, когда ему позвонил Далтон Уэсли Ярбро, архиепископ Нового Орлеана.

— Служба, ты уверен? Теперь, закончив морочить тебе голову, мы получили для тебя профессорство в Ле Мойне. Рей всем плеши проел, проталкивая тебя на эту лингвистическую должность, — сказал Д. У.

Если не знать Д. У. хорошо, его техасский говор почти невозможно понять. Он мог говорить на стандартном английском, когда этого хотел, но, как однажды сказал он Эмилио: «Сынок, при обетах, которые мы приняли, возможность пооригинальничать выпадает нечасто. Поэтому я нахожу поводы для смеха где только можно».

— Я знаю, — сказал Эмилио. — В Ле Мойне замечательный факультет, но…

— В Сиракузах не такая плохая погода, — весело солгал Д. У. — А Ла Перла, сынок, ничего не забывает. Там не будет вечеринок «Добро пожаловать домой».

— Знаю, Д. У. — произнес Эмилио серьезно. — Вот для того мне и нужно вернуться: чтобы успокоить кое-каких призраков.