Бет Рэвис - Ярче солнца

А я, интересно, чем все это время занимался? Блин, да я только и делаю, что бегаю от одной проблемы к другой! Если не забастовка в одном квартале, так жалобы в другом, и каждая следующая проблема еще хуже, чем предыдущая.

Барти впивается в меня взглядом. Не осталось никаких сомнений: его глаза горят презрением и гневом, хоть голос и остается тихим.

— Почему ты не действуешь? Почему не поддерживаешь порядок? Старейшина, может, и был психом, но по крайней мере в его правление можно было не сомневаться, что доживешь до вечера.

— Я делаю все, что могу, — возражаю я.

— Этого мало! — Слова эхом отталкиваются от стен и ударяют мне по ушам.

Я неосознанно бью кулаком по столу. Шум заставляет Барти вздрогнуть; от удивления моя злость испаряется. Трясу рукой — боль покалывает иголками.

— Что ты читаешь? — огрызаюсь я.

— Что?

— Что за хрень ты читаешь?

Когда я поднимаю глаза, мы с Барти встречаемся взглядами. Наш гнев тает. Мы же друзья — даже без Харли, мы все равно друзья. И даже если на корабле в последнее время не очень уютно, все равно можно держаться за прошлое. Барти приподнимает книжку, и я вижу обложку. Это «Республика» Платона.

— Я читал ее в прошлом году, — говорю я. — Запутанная штука. Про пещеру вообще бред какой-то.

Барти пожимает плечами.

— Я сейчас читаю про аристократию.

Он произносит «аристократия». Старейшина называл ее «аристократия», но он, может, тоже неправильно читал, да и вообще, разница?

Ту часть, про которую он говорит, я помню хорошо — это была главная тема урока, который Старейшина для меня приготовил. В общем и целом, это и есть основа системы Старейшин.

— Аристократ — это человек, рожденный править, — говорю я. — С врожденными способностями лидера.

Вряд ли мы с Барти понимаем под этим одно и то же: единственная причина, почему я был рожден, чтобы править, это то, что меня взяли из множества одинаковых генетически модифицированных эмбрионов, чью ДНК дополнили качествами идеального лидера.

— Но даже сам Платон говорит, что идеальная форма аристократии может прийти в упадок, — возражает Барти.

Слово «упадок» напоминает мне о том, что Марай говорила про энтропию: как все постепенно выходит из-под контроля, в том числе и корабль. И я.

— Старейшина как аристократ, — добавляет Барти и, позабыв о книге, заглядывает мне в глаза, как будто хочет, чтобы я разглядел в его словах скрытый смысл. Я стряхиваю мысли о сломанном двигателе и вранье Марай и возвращаюсь к разговору.

— Но система Старейшин не в упадке. Она работает. Все нормально.

— Ты не Старейшина, — отмечает Барти. — Ты все еще Старший.

Я качаю головой.

— Разница только в слове. Я могу править, не принимая его титула.

— Все эти термины меня путают. — Барти снова поднимает «Республику», закрывает и глядит на обложку. — Тут об аристократии и тирании рассказывается как о двух разных вещах, но я не вижу разницы. — Он подвигает ее мне. — Но там есть и про другие формы правления.

— Ты о чем? — настороженно спрашиваю я.

Барти встает, и я встаю тоже.

— Тебе не обязательно делать все в одиночку, — говорит он. — Посмотри на вещи реально. Даже если ты — аристократ, единственный подходящий лидер для корабля, тебе всего шестнадцать. Может, ты и станешь отличным командиром…

— Стану? — рычу я.

Он пожимает плечами.

— Люди тебя пока не уважают. Может, лет через пять — десять…

— Люди уважают меня за то, кто я есть!

Барти бросает книгу — ее стук эхом отдается от металлической поверхности стола — и, обойдя меня, направляется к двери.

— Ты дал нам всем возможность думать и выбирать, что мы хотим, — добавляет он тихо, почти шепотом. — Это я уважаю. Но ты должен понять, что, подумав хорошенько, мы, возможно, не захотим видеть лидером тебя.

Барти выбирает две книги — «Историю Великой французской революции» и другую, из зала естественных наук, «Техническая инструкция по системам коммуникации». Платона он оставляет на столе, а эти забирает с собой и молча уходит. Но когда дверь за ним закрывается, остается ощущение, что он оставил в зале тишину, полную невысказанных слов.

«Последняя причина разлада: Индивидуальное мышление».

Он понятия не имеет, что я за три месяца ни разу не выспался. Что я только и делаю, что пытаюсь разобраться, как удержать полный корабль озлобленных, сердитых, рефлексирующих людей от саморазрушения. Что теперь ко всем прочим моим неприятностям добавился сломанный двигатель. Он видит лишь, что я не справляюсь. Я не могу править без фидуса, и только это им и важно.