Николай Романецкий - Зуп на краю дороги

- Никто меня не шантажирует. Пусти!

- Не пущу!

- Пусти! Не к ней я.

- Тогда тем более не пущу.

- Пусти меня, сука! - взревел папа.

Послышался шум - похоже, что-то упало.

Хлопнула дверь. Потом загудел привод гаражных ворот, и заурчал двигатель старого "лендровера".

И тут мать закричала внизу заячьим голосом.

- Мари-и-и-я-а-а!

Мария выскочила из комнаты, ссыпалась вниз по лестнице.

Мать полулежала в прихожей, опираясь правой рукой об пол, а левой держась за грудь. Платье на груди было разорвано.

- Останови его, Мария! Останови отца, ради Бога! Ведь ты же можешь это сделать!

- Могу, - сказала Мария равнодушно и принялась поднимать мать с пола. - Но разве это то, что ему сейчас нужно?

- Да он же в Зону поехал! В Зону!!! Понимаешь ты это?

- Понимаю. Вставай. Смотри, синяк какой.

У Руты задрожали губы, затряслись руки.

- Да будьте же вы прокляты, выродки! - с ненавистью сказала она. - За что меня судьба наградила таким мужем? И дочкой, которая родного отца спасти не хочет? За что? Чем я провинилась перед тобой, Господи Всемогущий? Неужели тем, что любила их? Неужели тем, что всегда прощала мужа и всегда ждала его? Неужели тем, что захотела увидеть свою дочь обычным человеком?

На этот раз мама жалела не ее, Марию, а себя. И это оказалось еще более невыносимым. Потому что от той, привычной жалости болела голова, а от этой заболело сердце. И сердечная боль оказалась гораздо страшнее головной. Потому что раньше хотелось плакать, а теперь захотелось умереть.

Мать жалела себя, а ее, Марию, ненавидела. Эта ненависть все и решила.

Сон пришел мгновенно.

Она стояла в "белой яме", перед тем самым "надувным шариком", который так и не сумел сделать из Мартышки Марию. Да, он наградил Мартышку прелестным личиком и прекрасной фигурой. Однако вот выясняется, что для того, чтобы стать Марией, мало прелестного личика и прекрасной фигуры. Нужно, чтобы в тебе было еще кое-что. И чтобы много чего не было. К примеру, хотя бы умения разговаривать с ожившими покойниками. Или дара слышать людей за звуконепроницаемыми стенами. Или способности видеть их на расстоянии.

А Мария, оказывается, видела. Вон он, отец, мчится на "лендровере", сжав побелевшими пальцами руль. В глазах его нет страха смерти. Там только восторг от того, что он снова идет на "рыбалку". И томное ожидание, как будто он спешит к своей любимой женщине. На маму он никогда не смотрел такими глазами. И на Дину Барабаш наверняка не смотрел. Впрочем, на Дину он и никогда бы не стал так смотреть. Дина была для него живой игрушкой. Как для нее, Марии, сталкеры в детских снах. Так что ничем она, Мария, не отличается от своего отца. Пусть он и не способен на те вещи, на которые способна она. Зато он умел делать маму счастливой. Пусть и на время. Только это было раньше. До того, как она, Мартышка, стала казаться всем Марией. Он умел. А она не сумеет. Всего через пять минут отец достигнет розовой прозрачной полусферы. И тогда за маму станет отвечать она. И ляжет на ее сердце груз непосильной материной жалости к самой себе. Груз, которого не выдержит никакое сердце. Даже сердце Мартышки.

Раньше она видела на расстоянии и слышала за стенами. Теперь она слышала не только за стенами. И не только в настоящем. Голоса возвращались из прошлого, становились громче. Сперва шепот. Потом говор. Потом крик. Сначала они обнимали ее, как материнские руки. "Ну-ка, ты, подстилка сталкеровская! Убирайся из нашего дома! И выбл...дка своего забирай, мохнорылого! Что б духу вашего здесь!.." - "Мама, почему они так говорят? Разве ты подстилка?" Потом они шлепали ее, как папина ладонь по мягкому месту. "Что, Бешеный? В Зону-то теперь не попадешь... Кончилась твоя лафа! Пов...бывай, как все!" - "Папа, почему они так говорят? Разве ты бешеный?" А потом они начали терзать ее, как лапы насильника. "Парни, смотрите, опять мумик!.. Эй, мумик вонючий! Убирайся в свою могилу! Город для живых!" - "Дед, почему они так говорят? Разве ты мертвый?" От голосов не было спасенья. Как от жалости. "Слушай, Шахиня! Вымя-то деревянное папаша тебе, небось, в Зоне выклянчил?" - "Почему они так говорят?!." Голоса были агрессивны, как люди. И так же беспощадны. Они дышали злобой и ненавистью. "Да будьте же вы прокляты, выродки!.." А злоба и ненависть фатально превращались в силу и решимость.

- Я не хочу всего этого, - сказала Мария своему "надувному шарику". - Ты слышишь меня? Я не хочу!

Наверное, это было настоящее сокровенное желание, потому что шар вдруг вспыхнул золотом. Уши Марии заложило от родившегося гдето тоскливого длинного скрипа, и она заткнула их большими пальцами. Но звук не исчез, наоборот - он усиливался и усиливался, заглушая ненавистные голоса, разрывая барабанные перепонки. Пока Мария не вспомнила, что звук этот сопровождал ее в ночных играх с живыми куклами. И не поняла, что она сама и рождает этот невыносимый скрип. Это разливались по Зоне ее замолкший голосок, аромат ее нецелованных мужчиной волос, свет ненужных людям ее мыслей. Последнее, что Мария успела увидеть, была гаснущая розовая полусфера над головой. Она гасла так стремительно, что ее не стало через пару мгновений.