Кирилл Юрченко - Люди в сером 3 - Головоломки

— Сейчас я вам тапочки найду, — пробормотал он, склоняясь к нижней полке вешалки.

— Не надо, я так, — запротестовала было Екатерина Семеновна, но тапочки были найдены и торжественно ей предложены.

Проводив ее в гостиную, служащую Павлюкову одновременно столовой, он ретировался на кухню, чтобы поставить чайник и заодно окончательно прийти в себя. Наверняка у нее есть какая-то важная причина прийти сюда, подумал он. После разгромного окончания этой экспедиции они больше не виделись, с того самого момента, когда они оба очнулись, как позже узнали, в Подмосковье, в окружении милиции и с тремя трупами на земле.

Честно говоря, Павлюков думал, что их посадят, и в тогдашнем состоянии ему это было все равно. Но их даже не арестовали. Потом он ни разу не вспомнил о ней, не то, чтобы поинтересовался, где она и что с ней стало. Он вообще хотел бы забыть всю эту историю, но это было невозможно. Мысли все время возвращались к ненавистному теперь Штерну. А если не к нему, то — еще хуже — Павлюков вспоминал безобразную сцену на ночной поляне, когда он, атеист до мозга костей и член партии, отрицающей все, кроме материализма, пресмыкался, валялся в ногах у того, кого счел Божеством, и хотел молиться на него, хотел служить своему Божеству, стать пылью под его ногами. Всякий раз, когда Павлюков вспоминал это, его тошнило. Это было отвратительно. Это было невыносимо мерзко. Он хотел бы, чтобы не было этого эпизода, в клинике он даже пытался убедить себя, что все случившееся было лишь его галлюцинацией, плодом воображения его больного мозга. Но Павлюков был слишком рациональным материалистом, чтобы поверить в такие галлюцинации.

И вот теперь, возясь на кухне с заварником, Павлюков вдруг страстно захотел узнать, что же привело к нему Екатерину Семеновну. Наверное, она тоже хотела бы все забыть, и лишь что-то очень неординарное могло заставить ее прийти к нему, свидетелю того ночного ужаса.

Чай был разлит, в вазочку положено варенье, покупное, правда, и не варенье даже, а венгерский конфитюр, но и это было необычно для холостого мужчины.

— Простите меня за вторжение, — сказала Миронова, когда все светские условности были соблюдены. — Можете выгнать меня, я не обижусь. Мне просто больше не с кем поговорить.

— Что вы, что вы, — запротестовал Павлюков. — Я и не подумаю вас выгонять. Екатерина Семеновна, что случилось?

Миронова прерывисто вздохнула.

— Скажите, это на самом деле было? — спросила вдруг она.

— Было, — глухо проговорил Павлюков, глядя на чашку с дымящимся, красно-коричневым напитком и подумав вдруг о том, что по интенсивности и глубине цвета чая знатоки судят о насыщенности его вкуса.

Миронова внезапно схватила его за руку так резко, что чуть не опрокинула чашку.

— А может, нет? Может, нас опоили? Существуют же всякие наркотики, галлюциногены. Уж я-то знаю, как они способны…

— Все это было на самом деле, — четко произнес Павлюков, не вырывая у нее руки и глядя ей прямо в глаза. — Но это не та тема, о которой стоит кому-нибудь рассказывать.

— Я понимаю, конечно, я понимаю, — заторопилась Миронова и отпустила его руку. На скулах ее вновь загорелись красные пятна. — Я все понимаю, просто… — тут ее голос снизился до шепота, — мне до сих пор не вериться.

Да мне тоже, подумал Павлюков, но вслух этого не сказал.

— Вы хотели мне что-то сказать? — вторично спросил он взамен.

— Боже мой, боже мой… — Миронова прижала пальцы рук к щекам и стала тихонько раскачиваться, как китайский фарфоровый божок. — Они все мертвы. Кеша мертв… Сорокин и этот ужасный Максютов тоже мертвы. Вы знаете, Николай Андреевич, этот Максютов меня ужасно пугал. Если бы на свете существовали колдуны, то он был бы именно таким колдуном. А вот теперь он мертв. Как странно…

— Екатерина Семеновна, — позвал Павлюков, которому вдруг захотелось, чтобы она замолчала. Воспоминания были невыносимы для него.

— Их всех убило чудовище, которому я даже названия не могу подобрать, — продолжала Миронова, словно не слыша. — За что? Почему? И что вообще делал там у костра этот Максютов? У костра, выложенного крестом…

— Екатерина Семеновна, — сказал Павлюков погромче.

Она вздрогнула, словно очнулась, как будто приходя в себя от кошмарных воспоминаний.

— А? Что?

— Пейте чай, а то остынет, — мягко сказал Павлюков. — Вы о чем-то начали говорить, — стараясь быть как можно более тактичным, вновь напомнил он.

— А, да, конечно, — Миронова глубоко вздохнула, взяла чашку и осторожно отхлебнула горячий чай. — Конечно, — повторила она. — Не знаю, насколько это теперь актуально. Но мне почему-то кажется, что это очень важно.