Кирилл Юрченко - Люди в сером 3 - Головоломки

Из повестки дня заседания партийной ячейки от 08.07.83 г.

1. Рассмотреть вопрос об общественном порицании зав. отделом Павлюкова Н.А. за слабую политическую работу среди сотрудников вверенного ему отдела.

2. Доклад «За сколько продал Родину Г. Штерн» (отв. тов. Иванишин).

3. Тов. Шварку за пронесение на территорию института 2 л. спирта и попытку спаивания сотрудников поставить на вид.

4. Разное.

28 июня 1983 года

Павлюков лежал на диване, закрыв глаза, но не спал, а раздумывал над вопросом: как так получилось, что он пятидесяти шестилетний мужик, не старый еще, остался совсем один — ни жены, ни детей. Жена умерла семь лет назад от рака, а поскольку детей они так и не завели, то больше родственников у него не было. Были там какие-то, седьмая вода на киселе со стороны жены, но Павлюков не имел никакого желания общаться с ними, да и они, похоже, тоже не страдали по родственным чувствам. Ближе всех Павлюкову был его заместитель и помощник во всех делах Штерн…

Был да весь вышел, с неожиданной злостью подумал Павлюков и даже закряхтел от нахлынувших неприятных чувств. Герман, Герман, как же ты мог? — в сотый, в тысячный раз подумал он. Предатель Родины…

Павлюков обкатал эти слова на языке, как горошины, но приятней они не стали. Патетичные, слишком патетичные они были, но свою задачу выполняли — будили ненависть. Павлюков не мог теперь думать о Штерне спокойно, без ненависти.

И это еще цветочки, подумал он. Сразу по возвращению он успел «устроить» себе больничный. Поэтому никаких эксцессов со стороны руководства Института пока что не было. Сотрудники уже успели навестить его, болеющего, принесли стандартные яблоки, сказали все приличествующие случаю слова. Позвонил директор Института, тоже поинтересовался здоровьем. Но никто не упомянул Штерна, ни единым словом, ни даже намеком. А ведь будет, все будет потом. Выйдет он на работу, и начнутся бесконечные парткомы, проработки, оргвыводы.

С должности, наверное, снимут, с тоской подумал Павлюков. Хорошо, если из партии не турнут. Тогда можно будет сказать, что обошлось. Кому же доверят возглавить отдел? Самохину? Головковой? Не справятся они, ох, не справятся. Весь все всегда прочили мне в преемники как раз Штерна. Ох, Герман, Герман, не Родину ты предал. Меня ты предал, иуда!..

В дверь позвонили, и Павлюков поплелся открывать. Опять, наверное, сотрудники навещать пришли. Лучше бы работали усерднее, а не по больному начальству ежедневно таскались.

Говоря откровенно, Павлюков больным себя не чувствовал. Вместо этого было странное, новое для него ощущение. Ощущение дряхлости, бесполезности. Ощущение… старости, наверное. Павлюков никогда не чувствовал себя старым, поэтому ему было не с чем сравнивать. Было отсутствие сил, отсутствие желаний, не хотелось ни есть, ни пить, ни хорошую книжку почитать, ни телевизор посмотреть. А самое страшное — не хотелось больше работать. Павлюков работал всю жизнь, и всю жизнь ему было интересно. Хотелось все время узнавать что-то новое, изучать, открывать, описывать. Хотелось-хотелось, и вот теперь расхотелось. Да, наверное, это и есть старость…

Павлюков открыл дверь, мельком глянул, равнодушно сказал: «Здравствуйте. Проходите в комнату», и повернулся было, чтобы пройти в комнату первым, хотя это и было невежливо. Но тут его как током ударило.

Он развернулся настолько резко, что потерял равновесие и, чтобы не упасть, схватился за угол стоявшей в коридоре вешалки. Потому что за дверью стоял не обычный гость. Точнее, гостья. Екатерина Семеновна Миронова, второй оставшийся в живых член этой богом проклятой экспедиции.

У Павлюкова давно не было в гостях женщин — не считать же за женщину его секретаршу Леночку, приходившую навестить вместе с остальными сотрудниками. С Леночкой у него всегда были ровные, деловые отношения, и не больше. Никакой фамильярности Павлюков на работе не допускал. Поэтому Павлюков растерялся, увидев за дверью Екатерину Семеновну, растерялся и даже… смутился.

— Простите меня… Боже мой… Никак не ожидал… — забормотал он, зачем-то пошире открывая дверь, но оставаясь стоять на пороге.

Екатерина Семеновна тоже смутилась. На острых скулах ее бледного худого лица загорелись красные пятна.

— Я, наверное, не вовремя, — почти шепотом сказала она. — Простите, я сейчас уйду…

Она даже начала поворачиваться, чтобы действительно уйти, но Павлюков уже пришел в себя настолько, чтобы не позволить ей этого. Он перехватил ее за локоть и, сказав: «Что вы, что вы, проходите», почти силой втащил ее через порог. Когда дверь закрылась, он отпустил ее локоть.