Владимир Рыбин - Секрет Сен-Жермена

- А мы чего с вами будем делать? - щебетала девушка.

- Все, - уверенно отвечал он.

- На охоту пойдем?

- Я с молодости не люблю охотиться.

- А на рыбалку? Вы меня научите рыбу ловить?

- Могу. Но нам будет не до этого.

- А чего же делать? - задыхаясь от таких таинственных обещаний, спрашивала она.

- Все.

- А что все-то, что?

- Ты когда-нибудь любила по-настоящему?

- Н-не знаю, - покраснела она. И тут же спохватилась: - Больно надо!

- А мне надо. Мне еще только предстоит полюбить. Можешь себе представить?

- Неправда.

- Сегодня мне надо, чтобы это было правдой. Но ты меня не бойся.

- А чего мне бояться?

- Мы же будем почти одни. Я могу наговорить комплиментов, подарить цветы, даже поцеловать тебе руку.

- Мне еще никто не целовал руку...

- Так надо, понимаешь?

- Зачем?

- Секрет один есть. Я тебе обязательно его передам. Только потом.

- Игра, что ли, такая?

- Вроде этого.

- Интересно...

Но Василий видел: она все же насторожилась. Шла не такая беззаботная, стала задумываться, искоса взглядывая на него. Видно, уже обожглась в жизни, наслушалась лживых обещаний. Он не успокаивал ее, знал: завтра эта настороженность рассеется.

Деда Кузьму они встретили в перелеске, далеко от Березовки.

- А я как знал, что ты приедешь, - обрадованно заговорил дед еще издали. - Надо, думаю, встретить человека, как же. Что Манька приедет, в голову не стукнуло, а о тебе знал...

Солнце грело как-то по-особому ласково, жаворонки заливались, трепыхаясь в небе, пахло переспелым луговым разнотравьем, и торопливый обрадованный говорок деда Кузьмы естественно вплетался во все это, словно приносился ровным обволакивающим ветром, порождался доброй природой.

- Все такой же, Матвеич, держишься, не стареешь, - ласково обнял его Василий.

- Помирать нам никак нельзя, - по-своему поняв его слова, заговорил дед. - Деревня живая, пока люди в ?й. Родина - потому и родина, что хранительница рода она, родина. Род, забывший о родине, что ветер в поле, везде ему холодно, а родина без рода - так, природа дикая, ничейная, никому не нужная.

- Мудрый ты стал, Матвеич.

Василий сказал это серьезно, проникновенно, без доли иронии. Он вдруг позавидовал деду, под старость осознавшему свою высокую значимость. Хранитель отчины - многие ли могут таким погордиться? И одновременно пожалел его: все один да один, бабка Татьяна - какая собеседница? намолчится, надумается всего. Забот по дому многовато, правда, хозяйство-то все свое, - ну да работа думам не помеха.

- Станешь мудрым, - обрадовался похвале дед. - Вы вон упорхнули, а мне за всех вас думать приходится.

- А ты не думай, - задиристо встряла Маша. - Я вот не думаю, и ничего, не пропадаю.

- Молчи уж, вертихвостка. Раньше в деревне-то кажинный знал, зачем девки с парнями милуются. А теперь? То-то же. Я тебе, Василей, как на духу скажу: все возвернется. Чаще стали люди-то наезжать. Сказывают: по грибы-ягоды, або в отпуск - отдыхать. Да я-то не слепой: без душевного дела люди маются. Раньше, в деревне-то, об отпусках и слыхом не слыхали. От чего отпуск? От земли своей, в коей вся душа? Манька вон вдругорядь приезжает. Чуть не так в городской-то молотилке - сюда же тычется, как в мамкину юбку. Или ты, к примеру...

- Я особь статья, Матвеич...

- Да и не больно-то особь. Знаю твой секрет, сказывал. Да ведь не куда-нибудь за секретом-то, а сюда же...

Так, за разговорами, и не заметили дороги. Постояли у выхода из леса, как открылась Березовка, поглядели на заколоченные, необихоженные дома, помолчали, ровно по покойнику. Каждый по-своему подивился слепоте людской, не видящей редкой здешней красоты. Стояла деревня на чистом взгорье. По одну сторону светлела, всегда будто белым туманом укутанная, березовая роща, убереженная крестьянами даже в пору безоглядных рубок военного времени. От деревни, меж разбросанных по пологому склону старых берез, сбегали к реке все еще не заросшие косые тропки. А за рекой стелились заливные луга, утыканные редкими кустами, отгороженные от неба синим лесом.

- Господи! - прервал молчание дед Кузьма. - Жалко, не верующий, перекрестился бы...

От деревни уже бежала навстречу бабка Татьяна, радостно причитала издали, и этот ее сердечный восторг, и умиление деда, всю жизнь тут прожившего и не разучившегося любоваться привычным, и красота родины, вдруг схватившая Василия слезной спазмой, и облегчение, какое всегда приходит в конце пути, - все это, сливаясь вместе, переполняло душу особой радостью, давало рукам и ногам неведомые силы, и хотелось мчаться куда-то, делать что-то большое и важное.