Мария Скрягина: Секрет корпорации

— Передайте сообщение для Сергея Веселовского. Позвонить Марине.

— Веселовский будет через 10 минут. Передам. До свидания.

Надо отдать Егору Михайловичу Лужкову должное — при нем город преобразился, Москва, вернее, ее центр, который теперь находился в пределах Третьего транспортного кольца, был одним из самых чистых в мире. Много деревьев, в том числе вечнозеленых, цветов, фонтанов, прудов, открытых бассейнов. Город, наконец, задышал. Магистрали и шоссе превратились в зеленые бульвары и парки. Долго думали, что сделать с роскошными подземными паркингами (говорят, ради одного из них 70 лет назад даже сожгли знаменитый Манеж) и превратили их в места для развлечений — бары, дискотеки, казино, ведь у людей появилось теперь столько свободного времени. Почти все автомобили были уничтожены, за исключением тех, что отдали в музеи и в фирмы по организации ретро-досуга. Где-то существовали магистрали, по которым за большие деньги можно было гонять на автомобиле. Веселовский бы точно хотел, может, даже копит деньги на подобную авантюру. Он мне еще что-то говорил про такую штуку… воздушный шар, называется. Тоже его очень привлекает.

С Сергеем мы договорились встретиться на Гоголевском бульваре, бульвар был одним из старейших в городе и принадлежал к так называемому Садовому кольцу. Гоголевский я любила больше других. Сюда мы мчались после занятий в Штуцеровке гулять, сидеть на лавках, есть мороженое, здесь по осени трогательно и нежно шуршали листья под ногами влюбленных, а зимой шел самый пушистый в городе снег. К тому же неподалеку находился любимый Сергеем Cтарый Арбат.

— Я сегодня была у Штуцера. В школе прием новых студентов. И случайно увидела, как один парень сделал переход. А Штуцер его не взял.

— Не может быть! Значит, с парнем что-то не так.

— Все так. И более того, Штуцер меня обманул. Он мне соврал.

— И какие ты сделала выводы?

— Я думаю, что каждый человек способен делать переход.

— Уверена?

— Уверена. Думаю, если сравнить количество студентов, которых он берет каждый год и количество сотрудников, которые по плану требуются корпорации ежегодно, мы увидим одинаковые цифры. Ты не замечал, что каждый раз набор совершенно различен, иногда брали мало, иногда очень много, иногда прием был стабильным. Штуцер сетовал на отсутствие природных закономерностей в таком хрупком деле, как способность к переходам, на то, что нельзя ничего спрогнозировать, подвести под теорию вероятности и так далее.

— Но ведь сам человек, делающий переход, он же должен почувствовать что-то неладное?

— Что? Вспомни себя. Делая первый раз переход, испытываешь жуткие ощущения, вроде того, что ты в тесной комнате с черной ватой, ты ничего не соображаешь, у тебя координация нарушена. Скорее всего, такие ощущения можно приписать неудаче, тому, что переход не удался.

— Согласен. Тогда получается, что вся его концепция, вся его школа — вранье? Целый год интенсивного, отборного вранья… Точнее, целая жизнь.

Повисла тишина. Суть сказанного, наконец, дошла до каждого. На душе стало гадко. Сергей задумчиво крошил голубям сладкую булку. Мимо шла мама с самодвижущейся коляской, в которой, видимо, посапывал младенец. Ему — летать?

— И что теперь? — Сергей посмотрел мне в лицо.

— Надо сказать нашим. — Голуби ворковали у самых ног. Юркий воробей схватил самый большой кусок и улетел на дерево.

— Попрошу проверить Виталика то, о чем ты говорила: ежегодные данные по количеству выпускников и кадровым требованиям корпорации. Соберемся вечером у меня. Пойдем. — Сергей стряхнул крошки с колен, взял меня за руку, и мы побрели к Кропоткинскому мини-терминалу.

У Сергея собралась отработавшая смена, пятнадцать человек. Я рассказала им о тестах у Штуцера, Виталик, компьютерный гений, подтвердил догадки о заказе корпорации на новых сотрудников.

— Понимаете, терминалы могут быть не нужны!

— Марин, но тогда и мы тоже, извини, будем не нужны. Если все могут совершать переходы, то работа корпорации во многом утрачивает смысл. Ну, грузоперевозки еще останутся, уборка мусора, а так… Кто куда захотел, туда и перешел, без всяких ограничений. Без контроля, без оплаты, без идентификационных документов и виз. Тогда же преступность появится, кто-то станет пользоваться переходами в криминальных целях, нельзя будет ни зафиксировать личность пассажира, ни наличие оружия, подростки и дети начнут убегать от родителей в Австралию куда-нибудь и так далее. Проституция, убийства, воровство, похищения, разбой с доставкой на дом. И весь Китай с Африкой будет у нас. Опасная штука. Знаешь, Штуцер, пожалуй, прав. Переходы не для всех. Да и тогда, как же наша работа? Чем будешь на жизнь зарабатывать, Марина? — да, переоценили мы деятельность Виктора во главе профсоюза, думали, он за правое дело, за интересы трудящихся, а он для себя, родимого всегда старался. Всем зарплатку побольше, а, значит, и себе. Всем профсоюзные путевочки, и себе тоже. Нет, ну, все понятно, деньгами и хорошей жизнью мы, пилоты, развращены, как никто. Вон, Серега, согласится ли он отказаться от вполне респектабельной квартирки под крышей элитного небоскреба, с зимним садом, сауной, громадного балкона террасой? Он, мальчик из трущоб, откуда-то с окраин Москвы, из района, где не знают, что такое фонари, мусороуборочная машина, где сначала учатся драться, а потом ходить. Если бы не корпорация, кем бы он был, как сложилась его судьба? А так — вполне обеспеченный молодой человек, с положением, с недвижимостью, пытается пристроить в Штуцеровку своих друзей, знакомых, их знакомых. И вот, если корпорации придет конец, если все станут сами с усами, то Сереге придется переехать в квартирку поменьше, эту он не потянет, и жить, видимо, придется, на деньги от продажи. Мы же ничего больше не умеем…