Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи

— Пустая мечта, манившая визионеров вроде Казота и мистификаторов на манер Сен-Жермена и Калиостро, — задумчиво произнес первый консул, глядя в одному ему отверстую даль. — Способна ли она согреть хоть единое сердце в снегах страны гиперборийской?..

— За одно сердце, — Талейран сделал на слове «одно» ударение, — я могу поручиться, и этого будет вполне достаточно.

— Русская корона располагает сокровищами полумира, зачем Павлу гоняться за сомнительным альбигойским наследством?

— Вопрос вполне правомерный, если бы речь шла о сокровищах.

— О чем же еще? — пренебрежительно дернул плечом Бонапарт.

— О мечте, как вы только что изволили выразиться, о бесплотной, но очаровательной игре теней. Мои информаторы подробно оповещают меня о каждом шаге русского самодержца. В его новой, роскошно отделанной загородной резиденции в Павловске есть специальный зал, где великий магистр принимает мальтийских кавалеров. Этот покой так и называется «кавалерским». К тому же Павел знаком с альбигойской легендой, и мы приобретем его безусловное расположение, если деликатно намекнем на секрет жезла.

— Какой секрет? — Наполеон вопросительно поднял брови.

— С помощью гроссмейстерского жезла, как уверяют, можно открыть некий загадочный ларь.

— Шкатулку Пандоры.

— Одно не противоречит другому.

— Пусть так, — согласился Наполеон. — Дело остается за малым. В чьих руках находится ныне драгоценная безделушка?

— У мальтийского командора де Шевреза, мой генерал, роялиста и конспиратора, уличенного в заговоре против республики. Вместе с одним из герцогов де Роган, укрывшимся в Богемии, он…

— Подробности меня не интересуют, — отмахнулся Наполеон и благосклонным кивком утвердил хитроумный план ловкого министра, который, подобно пчелке на одном из своих гербов, старался урвать взятку с каждого цветка.

По осенней дороге, ведущей к Павловскому дворцу, тряслась на ухабах запряженная цугом карета, украшенная графской короной, с форейтором и гайдуками на запятках. Восьмерик лошадей наглядно свидетельствовал о том, что экипаж везет особу третьего, а то и вовсе второго класса в табели о рангах, заведенной великим прадедом ныне царствующего монарха. Не доехав до ворот, карета вынуждена была остановиться, ибо несколько крепостных мужиков, сгибавшихся под тяжестью огромных бревен, застряли в раскисшей после затяжных чухонских дождей грязи.

Нетерпеливый кучер принялся полосовать нерасторопных смердов длинным кнутом, удивительно послушным и гибким в столь умелых руках.

— Дорогу послу его императорского величества! — выкрикивал он с заметным немецким акцентом. — Прочь, холопы! Прочь!

Бревна качались в натруженных руках, грозя сокрушить вздрагивающие под ударами плечи. Но мужики, ничуть не ускорив шаг, — продолжали брести по непролазной грязи. Только еще ниже склонили головы.

Наконец, нетерпеливо переступавшие кони рванули удила, карета дернулась, но тут же грузно осела в луже, раздавшейся мутным каскадом брызг, заляпавших оконце.

Лоснящаяся жирная грязь цепко держала экипаж.

Гайдуки спрыгнули наземь, шлепая атласными башмаками по луже, открыли дверцу, а форейтор, откинув подножку, подставил согнутую выю сиятельному ездоку.

С сановитой обстоятельностью грузный граф Колычев оседлал хлипкого холопа, качнувшегося в сторону, но превозмогшего тяжесть.

— Погодь, — столь же обстоятельно граф развернулся в «седле» и вытянул из кареты опечатанный сургучом продолговатый ящик и сафьяновый посольский портфель с государственным орлом. — Трогай! — дрыгнул он ногами, словно шпоры лошади дал.

В тронном зале, богато украшенном золоченой лепниной, государь император вместе с царицей и многочисленными великими князьями и княжнами позировал придворному живописцу. Невзирая на ясный день за окнами, жарко пылали свечи в хрустальных дымчатых люстрах, бра и бронзовых канделябрах на инкрустированных перламутром консолях. На мольберте уже была изображена вся группа в роскошных нарядах, регалиях и париках. Художник накладывал последние мазки.

Изящный камергер с ключом на голубой ленте неслышно приблизился к государю и склонился к августейшему уху.

— Граф Колычев прямиком из Парижа, ваше величество.

Павел встрепенулся, глянул кругом ясным невидящим взором и, печатая шаг, удалился во внутренние покои. Словно метеор, пронесся через анфиладу комнат, мимо застывших лакеев и гренадеров из гатчинцев.